Если у тебя есть гештальт, закрой его.
По случаю «Гордости и предубеждения» спросила у маман:
– А почему на Западе в конце 19 века было так много известных писателей-женщин, а у нас нет?
– Потому что в то время была востребована такая «женская» сентиментальная литература. Всё объясняется потребностями, запросами общества, – ответила маман. – Да и трудно было печататься женщине.
– Так можно было взять псевдоним, как Штурман Жорж,
то есть Жорж Санд.
– И характер надо было иметь «мужской», чтобы пробиться.
– Дааа, у Жорж Санд характер был, – с мечтательным вздохом протянула я.
– И с Черубиной де Габриак та же история. А стихи какие замечательные! А не печатали бы, если бы она под настоящем именем печатать решила.
– Так она же Черубина.
– Она подписывалась Черубино – мужским именем.
– Ааа! Но ведь у нас были те же сентиментальные запросы, что и на Западе. А у нас Толстой, Достоевский, Тургенев – и никаких баб!
Маман усмехается и всем своим видом говорит: «Это элементарно, Ватсон!»
– Просто у нас был настолько высокий общий уровень, что женщины, даже те, которые очень хорошо писали, терялись. Писали вообще все, а очень хорошо – многие. У нас МУЖЧИНЫ писали так сентиментально, как женщины, и женщинам не оставалось места. А на Западе общий фон был не таким высоким, как у нас, потому там женщины становились знаменитыми. Вот и у Толстого жена, Софья Андреевна, писала, но она ведь не стала известной писательницей. А когда читаешь, понимаешь, как высоко написано, каким языком. Но ведь два печатающихся писателя в одной семье… Из разночинцев ещё могли женщины идти в писатели – ведь ещё Пушкин не стеснялся брать гонорары и говорил, что живёт литературным творчеством… А из дворян женщинам идти в писатели – это было ниже их достоинства… В общем, обед готов: иди есть, а потом будешь роман писать.
Вот тут я очччень сильно удивилась – хотя виду не подала: эмоции относительно своего творчества при маме не выражаю, будто оно мне безразлично. 
Табу у нас в доме на моё литературное и прочее творчество, потому что это «ерунда». И пишу я обычно потихоньку, чтобы меня не засекли за этим ужасным делом. 
И вот в кои-то веки мямя так спокойно об этом говорит! 
Да не то что говорит, а разрешает мне писать роман!!! На полном серьёзе, без всякой иронии! А обычно орёт и раздражается: «Да что ты ерундой всякой занимаешься! Зачем тебе это?! Что ты будешь с этим в жизни делать?!!» 
Почему же теперь звучат совсем противоположные слова? Или мама уже внутренне смирилась, что я институт бросаю (ага, ибо не тяну) и занимаюсь «ерундой»? Или по принципу: чем бы дитя ни маялось, то есть ни тешилось, лишь бы не плакало, то есть не надумало руки на себя наложить в очередной раз? Тем не менее «будешь роман писать» – это лучший подарок на 8 Марта, какой только можно придумать! 
А в самом деле, не переключиться ли мне на свой перманентно недописанный роман?
– А почему на Западе в конце 19 века было так много известных писателей-женщин, а у нас нет?
– Потому что в то время была востребована такая «женская» сентиментальная литература. Всё объясняется потребностями, запросами общества, – ответила маман. – Да и трудно было печататься женщине.
– Так можно было взять псевдоним, как Штурман Жорж,
то есть Жорж Санд. – И характер надо было иметь «мужской», чтобы пробиться.
– Дааа, у Жорж Санд характер был, – с мечтательным вздохом протянула я.
– И с Черубиной де Габриак та же история. А стихи какие замечательные! А не печатали бы, если бы она под настоящем именем печатать решила.
– Так она же Черубина.
– Она подписывалась Черубино – мужским именем.
– Ааа! Но ведь у нас были те же сентиментальные запросы, что и на Западе. А у нас Толстой, Достоевский, Тургенев – и никаких баб!
Маман усмехается и всем своим видом говорит: «Это элементарно, Ватсон!»
– Просто у нас был настолько высокий общий уровень, что женщины, даже те, которые очень хорошо писали, терялись. Писали вообще все, а очень хорошо – многие. У нас МУЖЧИНЫ писали так сентиментально, как женщины, и женщинам не оставалось места. А на Западе общий фон был не таким высоким, как у нас, потому там женщины становились знаменитыми. Вот и у Толстого жена, Софья Андреевна, писала, но она ведь не стала известной писательницей. А когда читаешь, понимаешь, как высоко написано, каким языком. Но ведь два печатающихся писателя в одной семье… Из разночинцев ещё могли женщины идти в писатели – ведь ещё Пушкин не стеснялся брать гонорары и говорил, что живёт литературным творчеством… А из дворян женщинам идти в писатели – это было ниже их достоинства… В общем, обед готов: иди есть, а потом будешь роман писать.
Вот тут я очччень сильно удивилась – хотя виду не подала: эмоции относительно своего творчества при маме не выражаю, будто оно мне безразлично. Табу у нас в доме на моё литературное и прочее творчество, потому что это «ерунда». И пишу я обычно потихоньку, чтобы меня не засекли за этим ужасным делом. И вот в кои-то веки мямя так спокойно об этом говорит! Да не то что говорит, а разрешает мне писать роман!!! На полном серьёзе, без всякой иронии! А обычно орёт и раздражается: «Да что ты ерундой всякой занимаешься! Зачем тебе это?! Что ты будешь с этим в жизни делать?!!» Почему же теперь звучат совсем противоположные слова?
Или мама уже внутренне смирилась, что я институт бросаю (ага, ибо не тяну) и занимаюсь «ерундой»? Или по принципу: чем бы дитя ни маялось, то есть ни тешилось, лишь бы не плакало, то есть не надумало руки на себя наложить в очередной раз? Тем не менее «будешь роман писать» – это лучший подарок на 8 Марта, какой только можно придумать! А в самом деле, не переключиться ли мне на свой перманентно недописанный роман?
-
-
11.03.2008 в 17:54Вечера тоскливые, тусклые огни,
Улицы глухие, словно в дни войны,
Под ногами месиво снега и дождя,
Никому на свете нет дела до тебя.
Чередой унылою тянутся дома,
А душа вся - в клочья, словно бахрома,
Скатертью дорога на сто тысяч верст,
Но открылся взору старый Крымский мост.
Сделан не из стали, сделан из мечты,
Чтоб могла от жизни в детство уйти ты,
Где так много света, счастья и цветов,
И еще не сказано столько горьких слов.
Над рекою зимнею в прошлое спешишь,
А в тумане кажется, это- Айронбридж,
И недосягаемый Лондон пред тобой,
Созданный твоею собственной рукой.
Нарисуешь в небе дом на Бейкер-стрит,
Музыку из окон, дым и стук копыт,
В той дали таинственной, в сказочной стране,
С тем, кто очень дорог, встретишься во сне.
-
-
13.03.2008 в 17:25Стихотворение просто лишило меня дара речи. Именно так я всё время мечтаю писать: так ярко, выпукло и вместе с тем очень личностно, заветно. Читаешь - и сразу возникают образы города - двух городов: реального и далёкого, волшебного, может быть, и не существующего в действительности. И образ сна, лишь в котором приходит тот, кто "очень дорог"... Что значит - художник писал!
Мона, спасибо-спасибо-преспасибо, что поделилась таким чудом!
-
-
13.03.2008 в 20:01-
-
14.03.2008 в 15:53