Если у тебя есть гештальт, закрой его.
Виктор усмехнулся и почему-то стал закатывать рукава рубашки.
– В качестве неизбежных объяснений у меня просьба: от тебя требуется лишь ассистировать мне. – Забыв, кажется, обо всей своей конспирации, он больше не шептал, а говорил во всех смыслах обычным голосом: достаточно громко и с дурацкой важной манерой, которая появлялась у него, когда он напускал на себя официальную светскость.
– Ладно, валяй, – небрежно согласилась я. Во всяком случае, после шутки с фонариком никаких подвохов, я надеялась, не будет.
Мы стояли около мусорной урны в виде небольшой бронзовой колонны коринфского ордера. Пожалуй, мне ещё нигде не попадались более нелепые гедонистические символы, потому на меня эта утончённая помойка, украшенная тончайшими лозами и спелыми, блестящими гроздьями винограда, нагоняла тоску. И вдруг Виктор одним движением, бесшумно и легко своротил капитель, будто знал, как эта крышка крепится, и пристороил её рядом с урной. Я хотела было спросить, не вздумал ли он тайком свинячить назло своей даме сердца, но Виктор, не давая мне произнести ни звука, заметил:
– Не повезёт той девушке, которая влюбится в меня.
Я фыркнула. Да уж, если он по помойкам шарить не брезговал, я склонна была вновь согласиться. Мне же оставалось только уповать на то, что Виктор не собирается запихивать меня в мусорку, что, наверно, он охотно сделал бы с любой представительницей прекрасного пола.
– А если та девушка уже влюбилась? – спросила я.
– Мне её искренне жаль! – изрёк он пафосно холодным тоном.
– Ха-ха! С чего ты себя так недооцениваешь, хвалёный сердцеед?
– Взгляни на меня. А твоё неприступное для мужчин сердце устоит ли? – Он вправду потянулся к моему сердцу, аккуратно отвернул полу своего пиджака, висевшего на мне примерно как полупальто, достал из внутреннего кармана портсигар, открыл его и, взглядом призывая моё внимание, нажал изнутри на одну из двух петелек возле кнопочки-замочка. Золотые створки дрогнули, и вдруг их стало не две, а три: открылось второе потайное отделение. Виктор достал из него небольшой пинцет, похожий на щипчики для бровей, и продемонстрировал мне.
– Что это? Для чего? – удивилась я.
– Знаем ли мы, что мы носим на сердце? – словно цитируя древнегреческий эпос, Виктор захлопнул отделение с сигаретами, поднял мою левую руку и поместил на ладонь портсигар пустым отделением вверх. Затем вновь достал фонарик, включил его и вложил мне в правую руку, пропев: – Свети мне, звезда моя!
Это была кульминация. Я чувствовала себя так, будто из меня сделали статую египетской богини со знаками власти в руках и теперь я обязана была строго соответствовать образу. Наверно, прохвосту Люка, собиравшемуся нарядить меня Ганимедом, чтобы писать картину на античный сюжет, до Виктора было далеко. Не наигранно, по-настоящему довольный, он указал на мусорку и, торопливо встав перед ней на колени, полез туда рукой с пинцетом.
– В качестве неизбежных объяснений у меня просьба: от тебя требуется лишь ассистировать мне. – Забыв, кажется, обо всей своей конспирации, он больше не шептал, а говорил во всех смыслах обычным голосом: достаточно громко и с дурацкой важной манерой, которая появлялась у него, когда он напускал на себя официальную светскость.
– Ладно, валяй, – небрежно согласилась я. Во всяком случае, после шутки с фонариком никаких подвохов, я надеялась, не будет.
Мы стояли около мусорной урны в виде небольшой бронзовой колонны коринфского ордера. Пожалуй, мне ещё нигде не попадались более нелепые гедонистические символы, потому на меня эта утончённая помойка, украшенная тончайшими лозами и спелыми, блестящими гроздьями винограда, нагоняла тоску. И вдруг Виктор одним движением, бесшумно и легко своротил капитель, будто знал, как эта крышка крепится, и пристороил её рядом с урной. Я хотела было спросить, не вздумал ли он тайком свинячить назло своей даме сердца, но Виктор, не давая мне произнести ни звука, заметил:
– Не повезёт той девушке, которая влюбится в меня.
Я фыркнула. Да уж, если он по помойкам шарить не брезговал, я склонна была вновь согласиться. Мне же оставалось только уповать на то, что Виктор не собирается запихивать меня в мусорку, что, наверно, он охотно сделал бы с любой представительницей прекрасного пола.
– А если та девушка уже влюбилась? – спросила я.
– Мне её искренне жаль! – изрёк он пафосно холодным тоном.
– Ха-ха! С чего ты себя так недооцениваешь, хвалёный сердцеед?
– Взгляни на меня. А твоё неприступное для мужчин сердце устоит ли? – Он вправду потянулся к моему сердцу, аккуратно отвернул полу своего пиджака, висевшего на мне примерно как полупальто, достал из внутреннего кармана портсигар, открыл его и, взглядом призывая моё внимание, нажал изнутри на одну из двух петелек возле кнопочки-замочка. Золотые створки дрогнули, и вдруг их стало не две, а три: открылось второе потайное отделение. Виктор достал из него небольшой пинцет, похожий на щипчики для бровей, и продемонстрировал мне.
– Что это? Для чего? – удивилась я.
– Знаем ли мы, что мы носим на сердце? – словно цитируя древнегреческий эпос, Виктор захлопнул отделение с сигаретами, поднял мою левую руку и поместил на ладонь портсигар пустым отделением вверх. Затем вновь достал фонарик, включил его и вложил мне в правую руку, пропев: – Свети мне, звезда моя!
Это была кульминация. Я чувствовала себя так, будто из меня сделали статую египетской богини со знаками власти в руках и теперь я обязана была строго соответствовать образу. Наверно, прохвосту Люка, собиравшемуся нарядить меня Ганимедом, чтобы писать картину на античный сюжет, до Виктора было далеко. Не наигранно, по-настоящему довольный, он указал на мусорку и, торопливо встав перед ней на колени, полез туда рукой с пинцетом.