Если у тебя есть гештальт, закрой его.
Вечером встретились с О. Погуляли по саду Баумана. Посидели на лавочке, почитали в интернете отзывы на их гидшу из поездки по Европе. Мадам, конечно, та ещё.
Я бы сказала, хамло с заскоками плюс любительница содрать в свой карман, жуть.
Но О. как-то прям ей живо интересуется, будто с ней как минимум вместе работает.
Достов хамство, конечно, возмущает (а Е.В., похоже, Робка, там вообще свирепела от этой тётки
), но можно было бы уже забыть, думаю.
По дороге О. постоянно рассказывала о матушке своей и о её здоровье. Чую, для того меня и позвала, чтобы просто выговориться. Видимо, так припёрло всё уже, что меня как-то уже особо и не поддерживает. Не сказала бы, что мне совсем не надо. Но я как-то чувствую, что вот тихо сам с собою.
Что я адын и как-то сам со своим состоянием справляюсь и сам «в своём соку» варюсь.
Из сада Баумана заехала в кинотеатр 35 мм. Но до сеансов долго было, не стала ждать. Растяжки с Камбербетчем-Франкенштейном ещё висят. Даже пожалела, что так и не посмотрела.
Прошлась по ночной Москве, пока тепло. Люблю это чувство — когда ты один в ночном городе, подслушиваешь разговоры прохожих, заглядываешь в окна. Какое-то странное, вдохновляющее ощущение одиночества в толпе и вечности. Как будто ты — не ты, а какой-нибудь герой из книги, которую читали, читают и будут читать.
Медитация-растворение в вечном городе. 




По дороге О. постоянно рассказывала о матушке своей и о её здоровье. Чую, для того меня и позвала, чтобы просто выговориться. Видимо, так припёрло всё уже, что меня как-то уже особо и не поддерживает. Не сказала бы, что мне совсем не надо. Но я как-то чувствую, что вот тихо сам с собою.

Из сада Баумана заехала в кинотеатр 35 мм. Но до сеансов долго было, не стала ждать. Растяжки с Камбербетчем-Франкенштейном ещё висят. Даже пожалела, что так и не посмотрела.

Прошлась по ночной Москве, пока тепло. Люблю это чувство — когда ты один в ночном городе, подслушиваешь разговоры прохожих, заглядываешь в окна. Какое-то странное, вдохновляющее ощущение одиночества в толпе и вечности. Как будто ты — не ты, а какой-нибудь герой из книги, которую читали, читают и будут читать.

