Взяла билеты. Нервничаю. Хорошая, хорошая тактика успокоения: «Может быть, ты из тех людей, кто сначала волнуется, а потом нет?» Вообще да, бывает. Хотя пока просто не представляю, как всё сложится.
По дороге читаю распечатку новой сцены, которая так нравилась, так нравилась, когда написала. Ооо, теперь понимаю, что ужас, вычитывать и вычитывать. Направила уже с три короба. Пока только первые страницы осилила, ага. Главное, отойти от текста, подзабыть и смотреть на него как на новый.
Могу собой гордиться: скачала программу по ТГП. Качать там 2 секунды, но таки ж какой моральный поступок. Такие моральные поступки обычно совершаю только с горя.
Посмотрела «Университет монстров» в кино. Ооо, я тоже хочу так писать сценарии. Всё-таки роман даёт особый взгляд на любые книги/фильмы/мульты. Начинаешь не просто тупо смотреть, а обращать внимание, как строится сюжет, какие используются ходы и повороты. Хм, ничего лишнего. Вот и мне бы так же надо.
Хотели увидеться с О., но я опоздала, потому пролетела встреча. -_- Хотела убраться и сготовить до матушкиного приезда с дачи. Не уложилась, ибо, как обычно, всё до последнего откладывала. -_- Зато всё сделала. Днём спала, ибо с фиком этим легла в 5 утра. Ещё возилась с распечаткой, эта простая процедура тоже быстрой не выходит, т.к. бумагу криво захватывает и пр. -_- Хотела дать О. почитать. Замечания сейчас нужны. Но зато пока мне будет что править, не залезая в комп.
Мне нравится то, что написано утром. Достаточно зрелая часть вышла. И она наконец-то ПРО ЛЮБОВЬ. Какое счастье, ооо! Они перетают играться в игры. В следующих отрывках, написанных ранее, больше воды и просто болтовни, блёкло. Упи, когда прочла, среди прочего заметила, что герои играют-играют, кокетничают-кокетничают, а потом всё провисает. Ну, в общем, чтобы не провисало, надо чётче и ярче выписывать всё. Если доработать, недостаток превратится в интересную особенность: отношения будут идти по синусоиде. И будет не провисание, а точка экстремума — точка минимума. Даа, а вечером, когда в кино пошла, вспомнился не дивный новый, а «Блистающий мир» Грина. Когда проходила под стеклянным навесом в Метрополисе. Правда, книгу так и не дочитала когда-то вроде. -_- Сначала захватило, потом вернулась и скучным показалось. Но первые впечатления хорошо помню. И подумала, что теперь от линии Пауля и Виктора хочу перейти к линии Виктора и Мари. надо бы Мари в какой-нибудь стеклянный пассаж запихнуть попить кофейку и порадоваться жизни. Хочу, благо настроение есть.
Опять провернула платёж по Йоте через 10 минут после закрытия офиса МТС. Можно было перебиться ночью-то без интернета, завтра кинуть. Или, например, пораньше дойти-собраться. Но ведь так не интересно, ага.
На улице осень. Осеннее романтическое настроение. Новые осенние надежды-перспективы, и хочется писать, как обычно каждый год в сентябре-октябре.
По внутренним ощущениям то, что происходит с Паулем, — это тупо кризис среднего возраста, и никакие навороченные обстоятельства тут ни при чём и на его психологическое состояние влияют поскольку постольку. В 16 лет мне о кризисе среднего возраста было интересно писать, теперь — нет. Зато теперь я осознала, что это именно он. Зато у героев ОТНОШЕЕЕНИЯ, мнооого ОТНОШЕЕЕНИЙ. Всё-таки это комедия ошибок: один пошутит, дугой не так поймёт, и завертелось. Виктор вчера начал выходить каким-то невиктористым, весьма паулевским, я бы сказала. Зеркалит, зеркалит, а Пауль — няяя. Пытаюсь написать нечто наподобие предисловия и соединить. По тексту, может, и соединяется, а вот по образам несколько странно выходит. Если писать текст с перерывом в месяцы, герои уже заметно иные. Хотя, в общем, это придаёт некоторый динамизм образам. Всё-таки они оба очень динамичны, им положено. Решая текущие творческие задачи, в том числе что-то делая с этим динамизмом, автор всё-таки чувствует некий свой потенциал. И думаю, всё-таки правильно не привязываться к конкретным историческим условиям и помещать героев в некую абстрактную страну. Потому что, пардон, тип мышления совершенно другой (опять же, например, мораторий этот на смертную казнь — тоже как некий фактор, формирующий сознание, это тоже не просто так), и тут нет задачи воспроизводить с психологической достоверностью какую-то эпоху. Во что попаду, в то попаду.
Вообще до меня только дошло, что писалось и пишется это всё в условиях моратория на смертную казнь. А, в общем, если блюсти какие-то исторические соотвествия, то, пардон, возможно, не тюряга Паулю грозила бы за несколько убивств (и нехай, что непреднамеренных), а смерть. Простите, тогда все игры в «а вот уйду я от вас» бессмысленны, потому что, блин, сдайся полиции, покайся и обретёшь вечный покой, что огород-то городить. Пока хочу сделать небольшой фичок из имеющихся сцен. По дороге в метро писала начало. Тупо маленький вгруз в сюжет. Вгрузик. ___________
Единственное, что ему оставалось, — это визиты к доктору. Появляться на людях становилось всё небезопаснее. Расследование приобретало всё больший размах, и комиссар наверняка разослал ориентировки по всему городу, как говорил доктор. В том, что касалось дела, Пауль теперь всё больше верил ему. В любой работе доктор проявлял исключительную чёткость — Пауль оценил. Только в личном Виктор был уклончив, как будто всё время лгал и скрывал настоящие мотивы. Но даже собственное будущее беспокоило Пауля не так сильно, как взаимоотношения с доктором, от которого он сейчас зависел не только физически, но и морально. Ему Пауль был обязан своей жизнью и свободой. Если бы не связь Виктора с комиссаром полиции и не корыстное желание прибрать к рукам самого уникального из пациентов покойного профессора Кернса, да и вообще, пожалуй, самого уникального пациента в истории медицины, то Пауль давно бы уже сидел в тюрьме за убийства (уже недоказуемо, что непреднамеренных) или был бы пущен на опыты. Новая непрошенная жизнь, вслепую дарованная профессором, словно инструментом в чьей-то карающей руке, только из жалости к обезумевшей вдове поставившим заведомо неудачный опыт ценою ещё одной жизни, — это воскрешение превращало Пауля из человека, из личности, обладающей всеми правами, в лабораторную крысу, с которой можно было делать что угодно, которую можно было гонять по лабиринту и резать, будто она не чувствует боли, потому что уже мертва. Воскреснув, Пауль переставал быть человеком в глазах других. Он это знал. И Виктор был единственным, кто не переставал видеть в нём человека. Во всяком случае, Пауль надеялся на это. За последние месяцы Виктор стал для него единственной связью с миром. Если не целиком заменил этот мир. Глядя на Виктора и невольно сравнивая себя с ним, Пауль приходил в уныние. Другой, демонстративно прекрасный, доктор являл собой воплощение всех возможностей и качеств, которые Пауль безвозвратно потерял.