«Эти соображения основаны главным образом на здравом смысле».
Такая же история, как и с «между прочим». В увиденном мной примере не выделялось, хотя вопрос тоже поставить нельзя. Ага, основаны как? каким образом? – главным образом. Гыы!
Сильно застревающая на всякой фигне личность, я мучила знакомых филологов... то есть проводила социологический опрос на тему: ставится ли запятая после "между прочим" во фразе "Знаете, Уотсон, между прочим мне уже 41 год". Результаты таковы - в порядке их получения:
helen stoner, которая первая на эту проблему обратила внимание: "после "между прочим" (вводного слова) должна стоять запятая".
О.: "Запятая ставится. Думаю, вводное слово. Посмотрю у Розенталя".
АВС: "По-моему, надо. Вводное слово - "между прочим".
Маме, разумеется, я всю фразу не приводила, иначе был бы большой ор на тему какой ещё Уотсон, какой 41 год, прекращай ерундой заниматься и т.д. Но, пренебрежительно хмыкнув (смешок, достойный Шерлока Холмса ), мама начала радостно читать лекцию: "Хе, это авторское. В начале фразы - как "причём" - не обособляется. А в середине и в конце не употребляется: нелитературное".
Erno наконец-то объяснил мне, по какому принципу вообще надо с вводными конструкциями работать (а ведь когда-то и я всё это знала! ): "лучше так: "Знаете, Уотсон, мне, между прочим, уже 41 год", - или: "Знаете, Уотсон, мне уже 41 год, между прочим", то есть в запятых и не рядом со словом "Уотсон". С вводными словами общее правило такое: они не выделяются запятыми, если к ним можно поставить вопрос как к нормальному члену предложения. То есть если бы можно было без потери смысла спросить: "мне (между чем?) между прочим", то запятыми прдполагаемое вводное слово не нужно выделять: "Между прочими книгами он нашёл "Азбуку". Тут мну имел наглость поспорить: "Тогда получится через каждое слово запятая! Читать и спотыкаться! Вот что меня смущает!" Erno ответил: "лучше уж запятая через каждое слово, чем несколько вводных слов подряд. Ведь "Уотсон" - это же обращение, то есть тоже не член предложения. А "мне" - член предложения".
И вот я подумала: да ну нафиг эту вводную конструкцию! Вводное слово, обращение, потом опять вводное - ужос! Пойду вычеркну!
В последние дни упорно всплывали в памяти строки "Скажи мне "да", сожми мою ладонь..." + ходила вчера по дневникам, гы! + надо и впрямь Мазоха почитать + личное. Ну и сочинилось в итоге такое.
Скажи мне "нет", заставь меня желать, Продлив до боли сладкое томленье, И в ритме бешеном сердцебиенья В огне страстей безвыходных сгорать.
Скажи мне "нет", согласьем не губи Минутных чувств. Проверь свои желанья: Лишь быстрый взгляд, случайное касанье — Вина не пей, а только пригуби.
Скажи мне "нет": пусть будет вечен миг, Пусть будет вечно сладкое сближенье, Как звёзд чарующая сила притяженья, Как восхождение на высочайший пик.
В движенье — жизнь души и бодрость тела. Скажи мне "нет" — но только до предела.
Вспомнился садо-мазо анекдот. Мазохист умоляет садиста: "Мучай меня! Я это так люблю! Ну, мучай меня!" Садист коварно усмехается: "Не буду".
многа букав про смирение и мазохизмНо серьёзно. Где грань между смирением и мазохизмом? Это, наверно, уже вопрос психиатрии. Может быть, различия в целях. Мазохизм, как я его понимаю, предполагает получение от страдания удовольствия - физического и психологического. Смирение - это, на мой взгляд, сознательно выбранная тактика поведения, которая не обязательно в радость. Цели тут несколько иные (не получение удовольствия), направленные как бы вовне, на других людей или на определённый результат. Ну, хотя бы на то, чтобы спасти душу и попасть в Рай. ...Чистейшая рационализация! Если вспомнить дедушку нашего Фрейда, то можно говорить о скрытом детерминизме всех наших поступков. То есть мы поступаем именно так, потому что ХОТИМ именно так поступать, потому что это обусловлено нашей психической реальностью, нашим психическим статусом (ну, если не сказать либидо и прочими фрейдовскими страшилками ), а вовсе не внейшей необходимостью, религиозными и нравственными воззрениями... Дальше развивать мысль не буду, а то скептик станет циником и совсем перестанет верить в то "разумное, доброе, вечное", что есть в людях.
У helen stoner сегодня важный день - гос! Ругаю уже с 8.50, вспоминаю разнообразные ругательства, какие когда-либо слышала и употребляла. Надеюсь, несмотря на расстояние, мои слова возымеют своё действие! По понятным причинам не буду всё это тут приводить... helen stoner, удачи тебе! Я в тебя верю! Она придёт, желанная победа! Ни пуха, ни пера!
Читаю книгу ОленЪя, как писать хайку. Очень интересно, но... Понимаю, что ни хокку, ни хайку - это не мой жанр. СЛИШКОМ много правил, а мну себя в правила загонять по жызни не хотит совершенно. Смотрела вчера очередные серии "Самурая Чамплу", и вот что сочинилось в ночи:
Ушёл вносить правку в рассказики: пара запятых пропущена. И "в самом деле" уже стало выражением-паразитом. А потом везти показывать рассказы. О, ужас! Там же узнается, про кого написаны "Платье для амазонки" и т.д.! Точнее, про кого они не написаны. Ну, назвался груздем - полезай в кузов!
Урряя! Оно теперь в отсканировалось ОленЪем! Тащу к себе - на память. Нетрудно догадаться: мы с ОленЪем. Кто слева, надо у SJupiter спрашивать, ибо Белка рисовала! Не спросила я вчера: была невменяемая от радости.
Ой, каких мужчин мне Anne de Beyle подарила! Рэтбоун шикарен! И кажется, у меня опять начинает вставать на особей мужескаго полу. Что скажет моя невеста!
Вот из-за чего я не читала творчество друзей и из-за чего мне было так стыдно. Изначально это была переделка многострадальных «Чертежей». Потом решила, что всё же грешно поднимать руку на святое (да и затянуто будет до невозможности), так что теперь это ПО «Чертежам». В общем, альтернативная версия. Сразу говорю: на Королеву руку поднимать тоже не рискнула, поэтому Холмс получит изумрудную булавку от премьер-министра. Из-за чего потом, собственно, весь сыр-бор и начнётся... И рискнула Даунинг-стрит оставить через дефис. Не знаю, правильно ли.
БИТВА ТИТАНОВ
и пока не будем о Холмсе))) Он положил руку на каминную полку и уныло, почти с отчаянием устремил взгляд на газету, которую я держал в руках. – Знаете, Уотсон, порой мне приходит в голову одна мысль... Если бы я встал на путь преступлений, я бы не дал себе скучать. Порой я даже сожалею, что у меня нет раздвоения личности. По-моему, это оригинально – сначала совершать преступления, а потом самому же собирать доказательства против себя. – Не шутите так, Холмс. – Я не шучу. Когда вынужденное безделье длится слишком долго, я чувствую, что готов даже на такой отчаянный шаг. Я отложил газету и пристально посмотрел на него. – Но, друг мой, неужели вы считаете это приемлемым для себя? Вы, человек, всецело посвятивший себя борьбе с преступностью! Преступления – это ведь низко, это полностью противоречит человеческой природе. Мне кажется, Холмс, такой глубоко порядочный человек, как вы, никогда не запятнает свою совесть чем-то противозаконным. Он как-то невесело усмехнулся и покачал головой. – Уотсон, Уотсон! Законы ведь пишут люди – пишут так, как удобно именно им. Увы, законы и справедливость не всегда одно и то же. – Отвернувшись, он угрюмо отошёл к окну. – Но, Холмс... – попытался было возразить я. – Да и мы порой заблуждаемся в наших представлениях о том, что противоречит человеческой природе. Человеку свойственно заблуждаться, – пробормотал он совсем глухо. – Ну, друг мой, к чему такие мысли? – Я встал и хотел подойти к нему, но тут вошла миссис Хадсон с телеграммой. Резко обернувшись, он буквально порхнул мимо меня к нашей хозяйке и нетерпеливо вскрыл бланк. – Ха! Он как чует, что у меня паршивое настроение и что он может сделать его ещё паршивее. К нам жалует мой братец! Какая катастрофа заставила этот трамвай сойти с рельсов? Неужели Земля поменяла полюса? – Я думаю, ваше злорадство не совсем приемлемо, Холмс. Он ваш брат. – Я бы тоже хотел, чтобы он это понял. – Мой друг сунул мне в руку телеграмму и беспокойно зашагал по комнате. – Кадоген Уэст? Я где-то слышал это имя, – заметил я. Холмс нервно повёл плечами. – Мне оно ничего не говорит. Мой братец, видно, совсем спятил, что решил предъявить мне претензии по поводу того, с кем я вообще не знаком! Знаете, Уотсон, мне уже 41 год. – Но подождите, Холмс, не делайте поспешных выводов. Может, ваш брат совсем не собирается предъявлять вам претензии. Разве для них есть какой-то повод? С чего вы взяли? – Что, я не знаю своего брата? Опять будет читать мне мораль! Нет и нет! Мне вполне хватает того, что вы, Уотсон, отменный моралист. Но вы-то по крайней мере искренно верите в то, что говорите! Нет, я ему не позволю выкидывать такие номера! – возмущался Холмс. – Погодите, Холмс, может, он придёт к вам за советом. Ну, по поводу своей службы, к примеру. Холмс недовольно скривился. – Что вы! Юпитер не снизойдёт до того, чтобы просить совета у вола. Какого чёрта ему от меня нужно? – Кадоген Уэст! – Я вдруг вспомнил, почему мне знакомо это имя, и стал перерывать недельные газеты. – Во вторник утром его нашли мёртвым на линии метрополитена. – Ну, слава Богу! – с облегчением воскликнул Холмс, наконец-то сев в кресло и прекратив свои беспокойные блуждания. – То есть не то слава Богу, что Кадогена Уэста нашли мёртвым, а то, что Майкрофт идёт ко мне не только затем, чтобы поскандалить, но ещё и за помощью в расследовании. Дело, должно быть, очень серьёзное. Смерть человека, заставившая моего братца изменить своим привычкам, не может быть заурядной. Но всё же: какое отношение имеет к ней Майкрофт? Мы принялись увлечённо обсуждать подробности дела, описанные в газете, до тех пор, пока в дверях не появилась представительная фигура Майкрофта Холмса. Его жёсткое лицо, пронзающий, неумолимый взгляд глубоко посаженных глаз цвета стали, твёрдо очерченный рот и, особенно, начальственная манера держаться – весь его облик говорил о том, что перед нами человек властный и привыкший повелевать. Уже одно его присутствие подавляло, заставляло чувствовать себя подчинённым, маленьким человеком, и я вполне мог поверить, что Майкрофт Холмс был лишён честолюбия: ему вполне хватало того, как мощь его личности действовала на окружающих. Но как поразительно это было похоже на Шерлока Холмса! Будучи младшим братом Майкрофта, он перенял меньше резкости и в чертах лица, и в характере – даже на первый взгляд в Шерлоке было больше человечности и благородства, но в обоих братьях ясно проступала эта редкая, необыкновенная порода. – А, братец, ты и Лестрейда привёл, – заметил Шерлок. За спиной Майкрофта семенил инспектор, который смотрелся рядом с братом моего друга, примерно как моська рядом со слоном. Не поздоровавшись, Майкрофт снял с себя пальто и грузно опустился в кресло. Инспектор был тише воды, ниже травы и молча пожал нам руки. – Очень неприятная история, Шерлок, – сухо сказал Майкрофт. – При том конфликте, какой в настоящее время наблюдается в Сиаме, моё отсутствие в министерстве крайне нежелательно, надеюсь, ты это понимаешь. – Ну, разумеется! И потому не задерживаю. – Лицо Шерлока было холодно и напряжено. Тем не менее Майкрофт терпеливо продолжал: – Положение критическое. На Даунинг-стрит паника. Ты ознакомился с делом? – Какие у Кадогена Уэста нашли документы? Майкрофт посмотрел ему в глаза. – Тебя это не касается, ты же знаешь. Шерлок откинулся назад, скептически и, как мне показалось, удовлетворённо скривившись. – Тогда зачем ты пришёл? Если это не моё дело, то и ваше критическое положение тем более не моё дело. – Шерлок! Ты понимаешь, что говоришь? Европа под угрозой войны, правительство в любой момент вынуждено будет подать в отставку. Ты должен помочь своей стране, когда об этом прошу тебя я. – Во-первых, назови мне те времена, когда Европа не была под угрозой войны! Европа – слишком маленькая банка для стольких прожорливых пауков. Во-вторых, я никому ничего не должен, и тебе – в первую очередь. Если над тобой нависла угроза отставки, ты можешь лучше других позаботиться о себе. И в-третьих, я не отказываюсь помочь своей стране, но я не смогу этого сделать без необходимых сведений. Майкрофт, раз уж ты пришёл, давай оставим личные мотивы в покое и займёмся делом. Итак? – Вот, как ты заговорил? Хорошо. Но имей в виду, если хоть одна душа узнает хоть что-нибудь, я не посмотрю, что ты мой брат. Я собственноручно сотру тебя в порошок. И вас тоже! – не очень учтиво обратился он ко мне. – Уотсон не подведёт, – заверил его Холмс. – Пропали десять чертежей мощнейшего оружия – подводной лодки совершенно новой конструкции. И найдены эти секретные документы у убитого клерка. Только семь из десяти. – М-да, с политической точки зрения это просто ужасно, – легкомысленно заметил мой друг. – Я прошу тебя, Шерлок, забудь на время свои никчёмные полицейские ребусы и займись наконец чем-то действительно стоящим. – Почему бы тебе самому не сделать это, раз ты так хорошо представляешь себе задачи? Майкрофт вдруг вкрадчиво улыбнулся, отчего у его глаз появились лучистые морщинки, и склонил голову набок. – Возможно, Шерлок, но ведь ты знаешь, работа следователя не по мне. Всё это ползание в грязи, бесконечная беготня и опросы свидетелей... И если у тебя есть желание внести своё имя в очередной список награжденных... Мой друг усмехнулся. – Посмертно, да? Какой же ты лицемер, братец! Хочешь меня подставить? Дело пахнет шпионажем, а я в интелидженс сервис не нанимался. Я за тебя в петлю не полезу. Улыбка мгновенно исчезла с лица старшего брата, сменившись гневным оскалом, подобным тому, что изображается на японских масках. – Ты трус. Ты всегда был маменькиным сынком. А тебя надо было розгами пороть каждый день, чтобы сделать из тебя настоящего мужчину! Я тебя презираю. Мне стыдно, что ты мой брат. – Аналогично, – небрежно проронил Шерлок. – В отличие от тебя, я свободен и не продаю себя. – Ты дурак. Свободы не существует, мы все от кого-то зависим. И в первую очередь мы зависим от своей Родины. Но любовь к Родине такому эгоисту, как ты, не знакома. Если Кадоген Уэст изменник, то чем ты его лучше? Шерлок поморщился. – Оставь, ради Бога! Что ты знаешь о любви к Родине? Что ты вообще знаешь о любви? Если я эгоист, то ты эгоист вдвойне. Майкрофт сдержанно кивнул: – Набиваешь себе цену? Не надо лицемерить, брат. Если здравый смысл в твоей непутёвой голове всё же восторжествует – вот, возьми, это тебе пригодится. Я записал вкратце всё основное. – Протянув Шерлоку сложенный вчетверо лист и ни с кем не попрощавшись, Майкрофт неожиданно ушёл. – Ему всё-таки удалось вывести меня из себя! – воскликнул Шерлок Холмс, сжав записку в кулаке и стукнув им по столу. – Он всегда знал, как меня зацепить! – Да, это была битва титанов. И вы её выиграли, Холмс, – заметил я. Ну, конечно, когда бьются титаны, простые смертные должны молчать, что мы с Лестрейдом и делали весьма благополучно. – Вряд ли, Уотсон, вряд ли. – Но, надеюсь, из-за этого досадного недоразумения вы не откажетесь вести это дело, мистер Холмс? – крайне озабоченно спросил инспектор. Холмс потряс головой. Похоже, он был подавлен. – Я теперь и пальцем не пошевелю. Какая наглость – втаптывать мою высокую любовь к Родине в грязь! Я, видите ли, набиваю себе цену! Провокатор! Нет и нет, я отказываюсь вести это дело. Я не могу работать в такой враждебной обстановке. – Ну, я, право, от вас не ожидал, – разочарованно произнёс Лестрейд. – Это ваше последнее слово, мистер Холмс? Может, передумаете? – Я сказал, нет! Сами-сами поработайте, Лестрейд! Сколько уже можно мне работать за весь Скотленд-Ярд! Передайте всем своим коллегам, чтобы забыли дорогу ко мне! – Ну, ладно-ладно, не горячитесь. Ваш брат, похоже, действительно перегнул палку. Да, жаль! – сказал Лестрейд, вставая. – Придётся справляться одному. Моё почтение, мистер Холмс, мистер Уотсон. Как только он ушёл, Холмс с нетерпением развернул записку брата и быстро её прочитал. – Братец в своём репертуаре: всё подробно и чётко. Читайте, Уотсон! – Я не понял, Холмс, вы всё же решили вести расследование? Он улыбнулся: – Разумеется! Крайне интересное дело – такой возможности я не упущу. Если уж что и должно вызывать у нормального человека отвращение, так это политика. Политика – вот это настоящая гниль. Но всё же она – не более чем средство достижения целей, и я докажу Майкрофту, насколько это средство неэффективно. – Но, простите, если ваш брат действительно вас подставит? – Не беспокойтесь, я тоже не лыком шит. – Зачем же тогда вы всех обманули, Холмс? – Моего брата не обманешь, а вам, Уотсон, я объясняю всё сейчас. Я обманул только Лестрейда и сделал это с единственной целью: избежать утечки информации. Чем меньше народу знает все подробности, тем лучше. – У меня есть подозрение, что вы с вашим братом вместе разыграли эту ссору. А я-то поверил! Он покачал головой: – Уверяю вас, я был искренен во всём, а он… во многом. Мы хорошо друг друга понимаем и действительно думаем друг о друге то, что говорим. Мы никак не хотим примириться друг с другом, мы хотим сделать друг друга лучше, то есть такими, какими нам будет удобнее друг друга видеть. Ну, что ж, Уотсон, пора действовать! Интуиция подсказывает мне, что во всём этом деле кроется нечто большее, чем кажется на первый взгляд даже Майкрофту. Не дадим ему докопаться до этого первым! В метро мы ехали молча. Мой друг был уже в приподнятом настроении, что всегда случалось у него в предвкушении стоящего дела. Но у меня было тяжело на душе, и наконец я решился сказать об этом Холмсу. – Нет, как хотите, а это... отвратительно. – Вы неисправимый ипохондрик, друг мой! Что вам опять отвратительно? То, что в случае успеха, мы возвратим милитаристам мощнейшее оружие? Действительно, в этом не так-то уж много доблести. Знаете, Уотсон, что бы я сделал, попади мне в руки все десять чертежей? Клянусь Богом, я бы их сжёг! Я даже вздрогнул. – Холмс! Я надеюсь, вы всё же этого не сделаете? Вы же понимаете, что тогда будет? – Понимаю, я слишком много на себя беру, но у меня интеллектуальная неприкосновенность, – засмеялся он, показав на свой лоб. – Да уж! После этих ваших слов мои слова, то, что я собирался вам сказать, просто пустяк. Я просто подумал... Вы очень похожи на своего брата. Он гордо усмехнулся. – Ну, мы ведь братья. Вам кажется это отвратительным? – Не это. А то, что вы тоже лицемерите. В вас тоже есть этот цинизм, эта жёсткость, бескомпромиссная властность. Ласково улыбаясь, Холмс поглядел на меня. – Что же, вас это оскорбляет? Я не идеален – как и Майкрофт, как и вы, как и миллионы людей. Прошу вас, не думайте, что я должен быть идеалом. И если вдруг, загордившись, я захочу им стать, спасите меня от этого и устройте мне хорошую трёпку, о которой говорил Майкрофт. Мне очень лестно, что вы такого высокого мнения обо мне, но я вовсе не герой, я самый заурядный обыватель. – Вы недооцениваете себя, Холмс. Вы тонкий, благородный, отзывчивый, бескорыстный… – Если вы собираетесь цитировать весь словарь, то прошу вас быть объективным и обратить внимание ещё и на отрицательные качества: я мелочный, чёрствый, мстительный, амбициозный и т. д. Но не переживайте, друг мой. Я знаю, что вас взбодрит. Нам на следующей выходить, так что сейчас мы непосредственно займёмся интереснейшим расследованием. Вот увидите, мы утрём нос и Лестрейду, и Майкрофту. Как вы думаете, Уотсон, почему у Кадогена Уэста не оказалось билета? – По билету можно было догадаться, какая из станций ближе всего к местонахождению агента, с которым он встречался и которому должен был передать чертежи. И, чтобы его не выследили, агент вытащил билет из кармана убитого. – Логично, Уотсон, логично. Но если истинно, то розыски можно прекратить. Изменник мёртв, чертежи, вероятно, уже на континенте… – Ну так что ж! – воскликнул я. – Всё равно нужно раскрыть это дело и узнать правду! Холмс засмеялся: – Так-то лучше, друг мой! Выходим: Олдгейт. Мой друг всегда умел направить мои мысли на тот путь, на который хотел. Он в самом деле умел управлять людьми и заставлять их добровольно делать то, что ему от них нужно. Не знаю, почему мне казалось неприятным его столь явное сходство с братом, но Холмс был моим другом, и я в самом деле должен был принимать его таким, каков он есть.
После завершения расследования Майкрофт Холмс выразил желание отправиться с нами на Бейкер-стрит. Он был сдержан и явно собирался поговорить с братом. Я решил оставить их наедине, тем более что мне после ночного бдения, признаться, очень хотелось спать. Но мой друг меня удержал. – Нужно отдать тебе должное, Шерлок, – сказал Майкрофт, когда мы опустились в кресла нашей гостиной. – Ты, конечно, непутёвая голова, но твоя работа, как всегда, безупречна. Потирая висок, Шерлок устало заметил: – Ты мог бы вполне обойтись без меня. В твоём подчинении достаточно умных и энергичных людей. – К сожалению, ты не в моём подчинении, – ответил старший брат. Шерлок Холмс посмотрел ему в глаза и холодно усмехнулся. – Ну, говори. Найти такой патетичный повод для встречи, как угроза дипломатического скандала, и молчать – это даёт повод заподозрить в тебе страх. – Я боюсь за тебя, Шерлок, – серьёзно сказал Майкрофт. – Да, я слежу за твоей корреспонденцией, но только затем, чтобы уберечь тебя. Мой друг скептично склонил голову набок. – Не вижу логики. – Не видишь? – раздражённо воскликнул Майкрофт. – А я вижу! До каких пор это будет продолжаться?! – Ты же знаешь. Я тебя прошу, смирись и успокойся. – Успокоиться?! – закричал Майкрофт. В гневе он был поистине страшен. – Как я могу успокоиться, когда ты ведёшь такой беспутный образ жизни?! – Я свободен, пойми это. – Шерлок тоже повысил голос. – Свободен?! Свободен тот, кто живёт в пустыне, а ты живёшь в обществе и обязан подчиняться принятым в нём законам! У тебя есть семья, у тебя есть родители, у тебя есть брат, и ты обязан думать и о них тоже. А ты думаешь только о себе! Неужели ты не понимаешь, что подставляешь меня? Всех нас! Ты знаешь, каково мне иметь такого брата, как ты? Я лично тебе и слова бы ни сказал. Хочешь погубить себя – пожалуйста. Но мне всё время тычут тобой! Знаешь, какого труда мне стоит отводить от нас обоих беду? Знаешь, что говорит о тебе премьер-министр? – Меня больше интересует не то, что он говорит, а то, что он думает обо мне. Я оказал стране и ему лично столько неоценимых услуг, что он должен быть мне благодарен. – Наивный! Это Уотсон может быть тебе благодарен. Политики не мыслят такими категориями, они живут по другим стандартам. – Это я вижу на твоём примере. – Да! Мне следовало бы отказаться от тебя, и если бы я мог, то так бы и сделал. – Не думаю, что я так сильно мешаю твоей карьере, – спокойно возразил Шерлок. – Ты вообще не думаешь о других. Да, ты сильно мешаешь моей карьере! Или ты, неудачник, собираешься обвинять меня в карьеризме? – Нет, это твой выбор. И я попросил бы тебя не обвинять меня за мой. – Ну, и наглый же ты! Думаешь, ты свободен? Свободы нет, есть власть. Пойми же это наконец и выброси из головы все эти христианско-социалистические бредни, они тебе не к лицу. – Майкрофт, как я с облегчением заметил, постепенно успокаивался. – А любовь? – вдруг спросил Шерлок. – Её тоже нет? – Если ты подразумеваешь под ней свои грязные шашни с инспектором Макдональдом, то нет! Мой друг загорелся гневом. А я вздрогнул. – Не смей говорить о том, чего не знаешь. Не смей! – Чего «не смей»? Говорить это при Уотсоне? Ты думаешь, это низко? А разве не низко твоё отношение к нему? Да, действительно! Этот красавчик-инспектор так похож на Уотсона! Ты ведь именно поэтому связался с Макдональдом. Ты представляешь Уотсона, когда целуешь его, когда он раздвигает перед тобой ноги и отдаётся тебе, как похотливая проститутка? – Замолчи! Замолчи, не то я заставлю тебя это сделать! – вскочив и сжав кулаки, воскликнул мой друг. – Я испытываю к Уотсону самые дружеские, тёплые и возвышенные чувства! Он мой единственный друг, человек, перед которым я преклоняюсь. Тебе этого не понять! Ты обвиняешь меня в эгоизме, но ты не способен испытывать к кому-нибудь хоть что-то человеческое! Ты не способен дорожить никем, кроме себя самого! Майкрофт усмехнулся: – И очень этому рад. Но подожди-ка, подожди-ка, братец, неужели ты всерьёз думаешь, что любишь Уотсона? Так-так! Хочешь, я открою тебе одну тайну? Любви между двумя мужчинами по определению быть не может. Взяв себя в руки, Холмс снова сел в кресло и холодно спросил: – А между тремя? – Не груби, Шерлок, это ни к чему. Да и тебе не идёт. Думаю, я не открою тебе Америки: то, что ты называешь любовью, всего лишь стремление к власти. И чтобы удовлетворить это стремление, ты используешь всех, кто более или менее пригоден для этой цели. В этом нет ничего низкого или возвышенного, так что не криви душой и не строй благородства: это глупо. Делай выводы, брат, и не думай, что ты великий альтруист, руководствующийся заботой о ближнем своём. Ты напрасно пытаешься меня уязвить. Твоим иллюзиям возвышенных чувств я предпочитаю власть в чистом виде, и, в отличие от тебя, я не фарисействую и не скрываю этого. – Что ж, поздравляю! – проворчал мой друг. К моему удивлению, он ничего не возражал на эти возмутительные слова. – Послушайте, мистер Холмс, – сказал я Майкрофту, – быть может, это не моё дело, но вы не имеете права ни в чём обвинять вашего брата и тем более клеветать на него – тем более после того, как он только что фактически спас вашу карьеру. Красноречивее всех слов о нём говорят его благородные поступки. Майкрофт скептически посмотрел на меня, и в этом невозможно было не узнать столь, как я всегда думал, неповторимой, характерной манеры моего друга. – Доктор, вы многого не знаете. – Пусть так, – продолжал я, – но то, что я о нём знаю, уже красноречиво подтверждает высокие нравственные качества вашего брата. Другие доказательства излишни. И, если вы позволите себе в столь неуважительном тоне говорить о вашем брате и столь возмутительно отзываться о нашей с ним дружбе, я буду вынужден объяснить вам более доходчивым образом, что вы заблуждаетесь. Но Майкрофта мои слова, похоже, только позабавили. – Доктор, вы, наверно, всё ещё плохо себе представляете, кто я и кому вы угрожаете, – миролюбиво заметил он. – Если вы уже обо всём договорились с моим братом, я не собираюсь вмешиваться в ваши личные отношения. – Я не понимаю, почему ты надеялся на обратное, – едко проговорил Шерлок, но брат не обратил на его реплику внимания. – Против лично вас, доктор, я ничего не имею. Наоборот, я благодарен вам за то, что вы уже столько лет присматриваете за моим непутёвым братцем. Без вас, я уверен, он натворил бы гораздо больше глупостей. И как его старший брат, я попросил бы вас и в дальнейшем как можно больше быть с ним рядом и удерживать его от некоторых неблагоразумных поступков. Мой друг только зажмурился и отвернулся. Но мне эти слова показались справедливыми, и я кивнул: – Да, сэр, я считаю своим долгом по мере моих сил ограждать вашего брата от неприятностей. Пожалуй, я мог бы вернуться жить на Бейкер-стрит. – Но возможно ли это? Вы ведь, насколько я знаю, женаты? – осведомился Майкрофт. – Да, но мой брак… В конце концов я не дорожу им и могу… – Нет, Уотсон, я вам этого не позволю! – вдруг горячо воскликнул мой друг, схватив меня за руку своей жёсткой рукой. – Вы хотя бы представляете, как это будет выглядеть? – В случае, к примеру, развода мой переезд на более дешёвую холостяцкую квартиру будет выглядеть вполне естественно, – заметил я. – Нет, Уотсон! Я знаю, что такое быть одному. Худой брак лучше доброго одиночества. Не слушайте Майкрофта! Он хочет поссорить нас. – Видите, доктор, как он вами командует? – усмехнулся Майкрофт. – Шерлок, предоставь доктору Уотсону самому решить, что ему делать. – Я знаю, что говорю, Уотсон. Послушайтесь меня, иначе потом пожалеете, – продолжал уговаривать меня мой друг. – Я прошу вас об этом! Вы должны сохранить пути к отступлению. – Проще говоря, прикрытие, – перевёл Майкрофт. – Называй вещи своими именами, брат. – Ну, хорошо, Холмс, если вы так хотите. – Я опустил голову, чтобы не видеть властных глаз моего друга. Меня неприятно поразила его настойчивость в этом вопросе. Вообще-то я ожидал от него совсем другого, я надеялся, что он поддержит моё решение вновь поселиться здесь. – Вот и прекрасно, – подытожил он и отпустил мою руку. – М-да, – повёл бровью Майкрофт. – Мне искренне жаль вас, доктор. Осталось прояснить лишь один вопрос: инспектор Макдональд, собственно. Шерлок, то, что ты затащил к себе в постель не кого-нибудь, а инспектора королевского Скотленд-Ярда, – это безобразие. Довожу до твоего сведения, что при каждой встрече премьер-министр задаёт мне один и тот же вопрос: правда ли, что мой брат имеет весь Скотленд-Ярд? – Если ты не знаешь, что ответить премьер-министру, скажи ему, что в переносном смысле так и есть, – уже спокойно отозвался мой друг. – Томас Шерлок Скотт Холмс! – собравшись уходить, торжественно обратился к нему Майкрофт. – Дайте слово, что в прямом смысле вы этого не сделаете и что откажетесь ото всех своих сомнительных знакомств. – Слово джентльмена, – снисходительно отозвался мой друг. Майкрофт довольно улыбнулся: – Вот и молодец! Надеюсь, на докладе кабинету министров ты будешь выглядеть так же достойно. Мы остались одни. – Sic transit Gloria mundi. Так проходит слава земная, – невесело заметил мой друг, не глядя на меня. – Всё же он добился своего и посеял в вашей душе сомнение. Нельзя избежать неизбежного, и, если ваше отношение ко мне резко ухудшилось, я не стану вас переубеждать. – Нет, Холмс, это не так. Вы же сами решили, что я должен всё услышать, зачем же теперь вы во мне сомневаетесь? Моё отношение к вам не может ухудшиться, даже если вы сами этого захотите. – И вы теперь ни о чём не хотите меня спросить? Об инспекторе Макдональде, например? Я вздохнул. – Нет, Холмс. Это ваша личная жизнь. И я благодарен за то, что мне в вашей жизни нашлось место. Он с неожиданным смятением поглядел на меня, и я, признаться, даже чуть испугался: глаза сурового логика вдруг потеряли свой обычный холодный блеск, преисполнившись чем-то вроде раскаяния и умиления, а губы чуть дрогнули. Он было чуть подался ко мне и едва заметно приподнял руки, но сдержал порыв. – И, по-моему, ваш брат не слишком благородный человек, – сказал я, чтобы чем-то заполнить неловкую паузу и помочь Холмсу. Он кивнул и, снова надев маску сдержанности, бесстрастно заговорил: – Он политик и дипломат. Он всеми силами будет добиваться своего. Это только начало, Уотсон. Выдержит ли ваше доверие ко мне? Я, разумеется, заверил его в своей преданности, но его, похоже, это не убедило. Его мысли, как всегда, были мне не доступны, и я ничего не мог поделать с этим. Напрасно я ждал лишь непревзойдённой логичности и высокой работы интеллекта. А ведь его мысли порой были так просты! После всей этой истории мой друг несколько дней пребывал в чрезвычайно угрюмом настроении. Несколько недель спустя он был приглашён на Даунинг-стрит и вернулся оттуда с великолепной изумрудной булавкой в галстуке. Несмотря на это, он был ещё мрачнее: не без помощи его брата, одна высокопоставленная особа заметила в Холмсе, как я понял, недюжинные способности и пожелала видеть его в числе правительственных консультантов. – Мой любезный брат позаботился и о моей, и о своей карьере. Вот во сколько оценена моя свобода, Уотсон, – сказал мне Холмс, резкими движениями, будто ему стало душно, вынимая из галстука булавку и сосредоточенно, с презрением глядя на травянисто-зелёный камень. – Вот, оказывается, что значит высшая форма патриотизма – принимать личные подарки от высших государственных лиц! Я почти не сомневаюсь в том, что эта изысканная безделушка, подаренная ему лично премьер-министром, всегда будет напоминать моему другу историю с похищенными чертежами подводной лодки Брюса-Партингтона. 21 – 29 июля 2005 г. в редакции 10 апреля 2008 г.
Превед! Сижу за решёткой в темнице сырой... Смеркалось. В общем, день рождения удался на славу. Всё, что ещё писать не знаю. Остались только смы с ОленЪем и Бельчёй. На растерзание-е... Спасибо, матушг!
Писалось, так сказать, не отходя от кассы, то есть от праздничного стола. Что, собсно, и видно по тексту. Очень рада, что скворечник мой понравился. Ещё вспомнила, что похожая мордочка была у котяры из мультика про домового Нафаню. Гы! Котяра там у Бабы-Яги жил.
Очень рада, что выбор батьки одобрили родители и теперь мы можем спокойно пожениться. Только то я платьёфф не ношу просто, так что мне лучше смокинг на торжество.
Отдельное спасибо за курение трубок. По пути назад чувствовала, что вся пропиталась этим дымом. И как будто всё вокруг им пахнет. Может, я мало это дело распробовала, но чё-то мне кажется, курение трубки - не кайф. Ну, если, конечно, у человека оральный рефлекс не акцентирован. Это я на Холмса намекаю, ага. И на Фрейда. Хотя... У Холмса это могло быть потому, что тогда принято было курить именно трубку, да и АКД мог без всяких задних мыслей спроецировать свою собственную привычку (вполне распространённую) на своего героя. И скорее всего, так и было. Так что... Фрейд тут ни при чём. Гх!
Дорогой, любимый, ненаглядный ОленЪ! Поздравляю с Днём Варенья!!! Желаю тебе счастья во всех его проявлениях, света, тепла, радости, позитива, слэша, Холмса, Бретта, вдохновения, Бобра и Сопливости Добра и Справедливости, твАрчества и творчества! Такие замечательные Сократы люди – это большая редкость, большая радость, большой позитив и большое отдохновение! Будь счастлива, милый друг мой сохатый! Спасибо тебе за то, что ты такая замечательная есть! 3 раза по 7 – это магическое число, и пусть оно приносит тебе в этом твоём новом году удачу!
А это эскиз того самого обещанного... Оно немного кривенькое получилось, так что если будешь отливать из бронзы, то снизу правый край придётся немного опустить. Но, как сказал Перкинс из «Флоризеля», «я сделал всё, что мог». А Флоризель ответил упавшим голосом: «Да, вы действительно сделали, что могли...»
читать дальшеСмотрели вчера «Чисто английское убийство» (серия необыкновенно интересная, но не суть). Работал там герой в фотошопе. Папа увидел и говорит: «Вот как надо, а ты рисунок уменьшить не можешь». (Ну, сидела на днях за компом, папа спросил: «Чё тут надо сделать?» Я – не вдаваясь в подробности: «Рисунок уменьшить». Вот он и запомнил.) Сильно я удивилась, услышав такие странные слова. Что значит «не можешь»? А ты можешь вообще что-нибудь на компе сделать? Что это за тыканья такие! Такие шутки обычно воспринимаются мной как упрёки и по-настоящему серьёзные обвинения, от которых не знаю как защититься. Потому что бьют они прямиком по моей неконструктивной установке «Я не такая, какой нужно быть. (И зачем мне, такой неправильной, жить?)» И вот С ЭТИМ мне надо работать, да. В этот раз тоже взбесилась бы – если бы не тон, каким это было сказано. Тон был такой, будто родитель мой гордится, но не знает, как это выразить. Вот и выражает косвенно – таким несколько странным способом. (Ну, тяжело нам в семье даётся выражение чувств, особенно позитивных. Оба родителя мои взяли себе девизом «я старый солдат и не знаю слов любви».) В общем, совсем у меня тяжело с распознаванием чувств – особенно, когда они вывернуты наизнанку.