Суть БУЛГАКОВСКОГО метода Холмса

 Erno, долго же я думала, прежде чем мне пришло в голову написать на эту тему. А ведь всё так просто! Маниакально сочинялось ночью...

Глава I. Суть БУЛГАКОВСКОГО метода Холмса

(по роману "Мастер и Маргарита")

Шерлок Холмс взял с камина СУШЁНУЮ РОЗУ МАРГАРИТЫ и вынул из аккуратного сафьянового несессера МЕТЛУ. Нервными длинными, В ПЕРЧАТКАХ, пальцами он ПОКРУТИЛ У ВИСКА и завернул манжет левого рукава. Несколько времени, но недолго он задумчиво смотрел на свою ЧАШУ ИЗ ГОЛОВЫ БЕРЛИОЗА, испещренную ИНКРУСТАЦИЕЙ ИЗ ДРАГОЦЕННЫХ КАМНЕЙ. Потом вонзил В НЕЁ ТРОСТЬ С НАБАЛДАШНИКОМ В ВИДЕ ГОЛОВЫ ПУДЕЛЯ и откинулся на спинку ПРОКУРАТОРСКОГО кресла, глубоко и удовлетворенно вздохнул.
Три раза в день в течение многих месяцев я был свидетелем ПОЖДОГА КВАРТИРЫ №50 В ДОМЕ 302-БИС, но не мог к ней привыкнуть. Наоборот, я с каждым днем чувствовал, ЧТО ПРОСЫПАЮСЬ В ЯЛТЕ В ОДНИХ ПОДШТАНИКАХ, и мучился, что у меня не хватает смелости протестовать. Снова и снова я давал себе клятву НЕ ПИСАТЬ САТИРИЧЕСКУЮ ПОЭМУ НА ЕВАНГЕЛЬСКИЙ СЮЖЕТ И СКАЗАТЬ, что я думаю о ПАМЯТНИКЕ ПУШКИНУ НА ТВЕРСКОЙ, но его холодная, КАВАЛЕРИЙСКАЯ натура пресекала всякие поползновения наставить его на путь ВСТАВКИ ЦВЕТНЫХ КОНТАКТНЫХ ЛИНЗ, ЧТОБЫ ГЛАЗА НЕ КАЗАЛИСЬ РАЗНОЦВЕТНЫМИ. Зная его выдающУЮся ДОЛЖНОСТЬ ПЯТОГО ПРОКУРАТОРА, властный характер и другие исключительные ГРИБЫ НА ВИЛКЕ В КОШАЧЬЕЙ ЛАПЕ, я робел и язык прилипал у меня к ПРИМУСУ.
Но в тот день, то ли благодаря АБРАУ-ДЮРСО, выпитому за завтраком, то ли в порыве ВЕДЬМИНСКОГО ПОЛЁТА НАД МОСКВОЙ, овладевшего мной при виде РАЗДЕВАЮЩЕГОСЯ И ОБМАЗЫВАЮЩЕГОСЯ КРЕМОМ Холмса, я не выдержал и взорвался.
– Что сегодня, – спросил я, – БЕНЗИН ИЗ ПРИМУСА или ВИНО ИЗ ЧАШИ-ЧЕРЕПУШКИ БЕРЛОИЗА?
Холмс МОЛЧА отвел глаза от БУЛГАКОВСКОЙ книги с готическим шрифтом.
– НАРЗАН, – ответил он. – Семипроцентный. Хотите попробовать?
– Благодарю покорно! – отрезал я. – Мой РОТ еще не вполне оправился после ПРЕДСТАВЛЕНИЯ В ВАРЬЕТЕ. И я не хочу БОЛЬШЕ ГЛОТАТЬ ПОДРЯД ЦЕЛУЮ КОЛОДУ КАРТ.
Холмс улыбнулся моему возмущению.
– Возможно, вы ШТУРМАН ЖОРЖ, Уотсон, – сказал он. – И наркотики ПОМОГУТ ВАМ ТАНЦЕВАТЬ ФОКСТРОТ В ГРИБОЕДОВЕ. Но зато я открыл, что они удивительно ПРИВЕЛИ БУЛГАКОВА К ГАЛЛЮЦИНАЦИЯМ и СПОСОБСТВОВАЛИ НАПИСАНИЮ ШЕДЕВРА МИРОВОЙ ЛИТЕРАТУРЫ. Так что их побочным действием можно ВОСПОЛЬЗОВАТЬСЯ В ТВОРЧЕСКИХ ЦЕЛЯХ.
– Но подумайте, – горячо воскликнул я, – ВЫ НЕ КОРОВЬЕВ, И вы НЕ АЗАЗЕЛЛО! Я допускаю, что мозг ваш начинает СХОДИТЬ С УМА, КАК ЭТО КОНСТАТИРОВАЛ ПРОФЕССОР СТРАВИНСКИЙ, но это губительный процесс, ведущий к ПОБЕГУ ИЗ ДОМА СКОРБИ и в конце концов к ПОЛЁТУ НА КОНЯХ ПО НЕБУ ПЕРЕД ГРОЗОЙ. Вы ведь очень хорошо знаете, какая потом наступает ЕДИНАЯ НА ВСЕ ТРИ МИРА РОМАНА ГРОЗА. Нет, Холмс, право же, СОПРОТИВЛЯТЬСЯ не стоит, КОГДА МЕДСЕСТРА С НЕЖЕНСКОЙ СИЛОЙ ВЦЕПЛЯЕТСЯ В ВАШУ РУКУ И КОЛЕТ ВАМ УСПОКОИТЕЛЬНОЕ! Как можете вы ради каких-то СВЕЧИ, ИКОНКИ И ТЕЛОГРЕЙКИ возбуждения рисковать удивительным ИССКУСТВОМ АСТРОЛОГИИ, каким природа наделила вас? Поймите, я говорю с вами не просто как приятель, а как ВАШ СОСЕД ПО ПСИХУШКЕ, отвечающий за ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ пациента.
Шерлок Холмс не обиделся. Наоборот, наш РАЗГОВОР НА ЧИСТЫХ ПРУДАХ, казалось, развлекал его.
– Мой БАНГА, – сказал он, опершись СВОЕЙ МЕТЛОЙ о ручки кресла и соединив перед собой кончики НАШИХ С НИМ МЁТЕЛ, – бунтует против РАСПРЕДЕЛЕНИЯ ПУТЁВОК В ПЕРЕЛЫГИНО. Дайте мне ПРОГУЛКИ ПО ЛУННОЙ ДОРОЖКЕ! Дайте мне БРОНИРОВАННУЮ КАМЕРУ, неразрешимую МОРАЛЬНУЮ ДИЛЕММУ: ВЛАСТЬ ИЛИ СОВЕСТЬ, - запутаннейший ВОРОХ ТЕЛЕГРАММ ИЗ ЯЛТЫ – и я забуду про искусственные ДОЛЛАРЫ В БАЧКЕ УНИТАЗА. Я ненавижу унылое, однообразное ПЕНИЕ "СЛАВНОЕ МОРЕ, СВЯЩЕННЫЙ БАЙКАЛ". ВЕЛИКИЙ БАЛ У САТАНЫ требует напряженной ДЕЯТЕЛЬНОСТИ ПО НАБЛЮДЕНИЮ ЗА МОСКВИЧАМИ, КОТОРЫХ КВАРТИРНЫЙ ВПРОС ТОЛЬКО ИСПОРТИЛ. Именно поэтому я и выбрал для себя свою уникальную профессию, точнее, создал ее, потому что БЕГЕМОТА Шерлока Холмса нет на свете.
– Единственный на весь мир детектив? – спросил я, поднимая ЕГО ПУШИСТЫЙ ЧЁРНЫЙ ХВОСТ.
– Единственный РАЗГОВАРИВАЮЩИЙ ЗА ЗАВТРАКОМ С КАНТОМ детектив-консультант, – ответил Шерлок, ВОСКЛИКНУВ: - НЕВИДИМА И СВОБОДНА!

@темы: Шерлок Холмс, Стёб

---

Синонимы

Интересно, есть в языке какие-нибудь нормальные синонимы вульгарных слов "суперско", "классно" и "прикольно"? Надо в самом деле облагородить свою речь, блахомухо. Японскими ругательствами.
Всё, что отрылось в мозгу:

здорово
замечательно
прекрасно
очаровательно
великолепно
зашибись
офигительно
офигенно
отпад
превосходно
совершенно
perfect
(лучше и быть не может)
сногсшибательно
прелестно
мило
волшебно
восхитительно
виртуозно
потрясающе
умопомрачительно
обворожительно
ослепительно
блестяще
(по высшему разряду)
необыкновенно

Ну, уже кое-что. Палитра более-менее широкая. Теперь осталось только вытащить всё это в свой активный словарь и заменить вульгаризмы.

Сегодня опять ещё ничего не ела, так что пойду-ка я сейчас домой, съем кого-нибудь...

@темы: Язык

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Это должен знать и уметь каждый!

Уррряяя! Все дружно учим японьський язык! Начинаем с ругательств!
 SJupiter поделилась ссылкой!

hentai.anime.dvdspecial.ru/slang.shtml

@темы: Стёб

---

Продолжение "Выбора"

Не, это не политическая вещь и совсем не по поводу предстоящих выборов. Ышо более шокирующие подробности ынтимной жызни великого детектива...

ВЫБОР

(продолжение, оно же окончание)

Увидев меня на пороге своей двери, Макдоналд испуганно отшатнулся, но, овладев собой, учтиво пригласил войти. Хозяин оказался дома, значит, он не уехал с Холмсом – по крайней мере это обнадёживало. Квартира инспектора была очень маленькой и скромной, если не сказать бедной. Впрочем, это совершенно не удивило меня: ведь Макдоналд был честным полицейским, иначе разборчивый Холмс просто не удостоил бы его своим вниманием. Я пристально оглядывался по сторонам, но никаких намёков на присутствие здесь моего друга не обнаружил.
Из соседней комнаты, ковыляя и опираясь на палочку, вышла дряхлая, сгорбленная старушка и обратила ко мне невидящий взор воспалённых, слезящихся глаз. Нет, это определённо был не переодетый Холмс, а настоящая пожилая леди.
– Скотти, у тебя гость?
Меня немного удивило, что мать так назвала его. Я всегда знал Макдоналда под именем Алек.
– Да, мама, – сказал Макдоналд, и его голос зазвучал очень мягко и почтительно. – Это доктор Уотсон.
– Доктор Уотсон? Вы ведь компаньон мистера Холмса? Как поживаете, сэр? Скотти много рассказывал о вас и ваших расследованиях. Он всегда так восхищённо о них отзывается! Он у меня очень хороший мальчик. Если можно, передайте мистеру Холмсу, что мой сын очень гордится и дорожит знакомством с ним. Пример мистера Холмса вдохновляет его в борьбе с преступностью.
– Я постараюсь, миссис Макдоналд.
Ах, если бы я мог что-то передать Холмсу! Если б я ещё знал, где он!..
Макдоналд явно смутился, да и я, признаться, тоже. Что-то трогательное и жалостное было в этой больной старушке и в её словах. Это как-то смягчило моё сердце, немного отрезвило и успокоило меня.
– Мама, пожалуйста, дайте нам поговорить с доктором Уотсоном.
– Что ж, не буду вам мешать. У вас, наверно, важное расследование…
И как она догадалась, что это было самое важное расследование в моей жизни?!
Осторожно взяв мать за руку, Макдоналд проводил её обратно в комнату и, всё ещё смущённый, пригласил меня сесть.
– Я знаю, зачем вы пришли. – В том, как он это сказал, я узнал манеру своего друга. Похоже, его гипнотическое влияние в самом деле распространялось не только на меня, но и на всех, кто с ним тесно общался. На всех, кто его любил. – Вы пришли, чтобы потребовать от меня объяснений, чтобы потребовать оставить его. Это было его прощание со мной. Скажу вам честно: я люблю его. Он заставил моё сердце жить им. Вы знаете, ему трудно в чём-либо отказать. Но я понимаю, почему он это сделал. Судьба свела нас при расследовании одного дела, и ему нужны были все подробности, которые я не имел права разглашать посторонним. И тогда он подчинил моё сердце себе, я уже не мог противиться его воле и нарушил свои служебные обязанности. Благодаря этому он распутал дело и великодушно вручил решение мне.
«Да, знакомая тактика», – подумал я, вспомнив, что почти так же Холмс обошёлся с Агатой, разве что, в силу своих особенностей, к близости он её не склонял. Но что же это значило, если он попрощался и со мной, и с Макдоналдом? Я начал опасаться худшего.
– Не думаю, инспектор, чтобы это было основной причиной. Скорее, вы ему просто понравились, вы в его вкусе. Гораздо более, чем я.
Джентльмены предпочитают блондинов. Как бы там ни было, Макдоналд всё же занимал определённое место в душе Холмса, да и я его понимал.
– Пусть он сам делает выбор, – произнёс Макдоналд. – Я знаю, он любит вас. Однажды он назвал меня Уотсоном.
«Всего лишь однажды?» – подумал я, невесело усмехнувшись, и заметил:
– Похоже, он никак не может этот выбор сделать.
Макдоналд поглядел на меня пристальным, недоверчивым взглядом.
– Вы хотите сказать, что между вами ничего нет?
– Боюсь, что между нами только его жалость ко мне. Вряд ли это можно назвать полноценной близостью.
Макдоналд подошёл к окну и, устремив задумчивый взгляд на туманную улицу, заломил руки.
– Вот значит как… Почему же он так поступает? – И вдруг закрыл лицо руками. – Ах, как это страшно! Как страшно! Сначала внезапно приходит счастье, и ты надеешься, что оно будет с тобой всегда, ты живёшь им, ты веришь в него. Но в один миг всё вдруг обрывается, жизнь теряет уже привычный смысл, а другого у тебя просто нет. Это крах, катастрофа. Это так страшно – терять! Страшно, что всё может так же вдруг исчезнуть!
Видимо, он долго держал свои чувства в глубине души, но теперь они вырвались из-под контроля разума. И это он ещё не знал об исчезновении Холмса! Я понимал Макдоналда, пожалуй, как никто другой. Я боялся оскорбить его своей жалостью, но всё же подошёл к нему и похлопал по плечу, пытаясь успокоить.
– Мак! Мак, ну что вы! Надо иметь мужество, чтобы преодолеть это. Но, пережив потерю, вы станете сильнее. Счастье придумали не мы, оно даётся нам Всевышним, и потому мы должны принимать его – так же, как и горе. Вы ведь были с ним счастливы. И он был счастлив с вами.
– Вот именно – был счастлив. – Он торопливо отнял руки от лица, порывисто развернулся и чуть было не обнял меня за шею, едва не угодив в мои объятья. Ему нужно было утешение, но, вспомнив, кто я, он отпрянул. – Простите. Простите! Я был сумбурен. Мне не следовало заставлять вас всё это выслушивать. Вы и вправду такой добрый, как он о вас говорил. Вы его достойны.
Эти слова растрогали меня, ведь я не знал, где сейчас Холмс и вообще увижу ли я его когда-нибудь ещё раз. Но я предпочёл не показывать своих переживаний и, чтобы отвлечься от них, заговорил:
– Может, он и великий детектив и в нём есть чем восхищаться, но, когда доходит до чувств, он порой ведёт себя так опрометчиво и глупо. Мне жаль, что он причинил вам боль. И… – Мне было несколько неловко говорить ему это. – Мне жаль, что я причиняю вам боль. Может, это звучит нелепо, но я бы хотел, чтобы вы не держали на меня зла. Вы очень хороший человек и прекрасный специалист. Холмс всегда очень лестно отзывался о вас. И я бы хотел, чтобы он не был с вами так жесток: вы заслуживаете иного отношения.
Макдоналд опустил голову.
Судя по тому, как он говорил со мной, он в самом деле ничего не знал об исчезновении Холмса. И я не стал пугать бедного юношу и потому ничего ему не сказал: я слишком хорошо знал, что такое переживать за того, кого любишь. Если подумать, у нас с Макдоналдом было намного больше общего, чем это могло показаться.
Прежде чем уйти, я написал на блокнотном листе адрес моего знакомого офтальмолога и оставил Макдональду для его матери, велев передать врачу, что это я направил её.

Визит к инспектору очень повлиял на меня: успокаивая Макдоналда, я как будто успокоился сам. Но тем не менее ясности это посещение не прибавило. И наконец, набравшись ещё большей храбрости и чувствуя, что дольше не выдержу неопределённости, я решил пойти к Майкрофту. В глубине души мне не хотелось этого делать: Майкрофт был скользким типом и весьма недолюбливал меня, так что особо надеяться на его помощь не приходилось. И всё же с большим трудом я добился аудиенции у государственного деятеля и сразу начал разговор по существу:
– Мистер Холмс! (Да, он ведь тоже был «мистер Холмс»! А я так привык, что это – только мой друг!) Вы знаете, где он? Что с ним?
Майкрофт молчал, как будто вообще меня не слышал. Это было их семейной чертой – с неизреченным достоинством игнорировать нежелательного собеседника.
– Мистер Холмс! Почему вы молчите? Вы ведь знаете! Я вам клянусь, что не уйду отсюда, пока не услышу правдивый ответ. Так давайте не будем отнимать друг у друга время. Умоляю, скажите: он жив?!
– Да куда он денется! – не выдержав моего напора и, видимо, оценив мои слова, пренебрежительно поморщился Майкрофт. – Вот ещё недоразумение! («На мою голову», – с грустью вспомнил я слова моего друга.) Как я погляжу, он вам совсем мозги задурил. Что он вам наплёл? Что любит вас?
Я не стал слушать это брюзжание и скорее вышел. Мне было достаточно, что мой друг жив, да и Майкрофт, судя по всему, идти на большие откровения не имел права. Я окончательно успокоился. Главное, что он был жив, и, значит, у меня была надежда однажды увидеть его вновь.
И через две недели он появился на пороге, исхудалый, измученный, но даже немного загорелый. Правда, его глаза блестели даже ярче обычного. Я кинулся к нему и, обняв, уткнулся в его высокую шею.
– Холмс! Где ты был, чёрт тебя побери!
– Во Франции, в Швейцарии, в Богемии, в Дартмуре. Правда, в Корнуэлле не был.
Он ещё шутил!
– Майкрофт опять отправил тебя спасать родину? Без меня!
– Ну да, – просто ответил он. – Только я решил ехать один.
– Чтобы я не путался под ногами?!
– Чтобы не подвергать тебя лишней опасности, дурачок. Я слишком часто был опрометчив с тобой и не могу позволить себе этого теперь.
– Но предупредить хотя бы надо было! Я не знал, что и думать! Ты эгоист!
– А разве ты бы меня отпустил?
– Нет! – сознался я, крепче обхватив его руками. – Но ведь с тобой могло случиться… что угодно!
– Ну, тебе же Майкрофт сказал, что всё хорошо.
Я был шокирован его гениальной непосредственностью.
– Так Майкрофт сообщил тебе, что я приходил к нему?
– Конечно. Он не мог упустить такую возможность попилить меня.
То есть он знал, что я беспокоюсь, и не подал мне никакой весточки? Я не стал больше ни в чём упрекать этого невозможного человека и только покачал головой.
Пока Холмс обедал, я потихоньку нашёл номер газёты, где было моё объявление, и скорее отправил его в камин. Всё же я был рад, что Холмс не прочитал моего послания.
После обеда он пересел к огню и, как всегда, с благожелательным видом закурил трубку.
– Скажи, почему ты всё же ничего мне не сказал? – ласково проговорил я, ближе придвигаясь к нему.
Он отвернулся на трепещущее пламя и как будто прислушался к мерному потрескиванию дров.
– Просто если бы, вернувшись, я не застал тебя здесь, то не стал бы оспаривать твой выбор. Я предоставил тебе свободу.
Некоторое время я молчал. Мне было так много что ответить на это! Он ведь понимал, что мне больно.
– Прошу тебя только об одном, – наконец произнёс я, – верь мне. Это тяжело, когда ты мне не веришь. Я прошу тебя: верь мне, верь себе, верь в нашу любовь.
Его лицо стало серьёзным и задумчивым. В знак согласия опустив веки, он понимающе покачал головой.
– Всю жизнь мне приходится из двух зол выбирать наименьшее. Это пройдёт. Это у вас реакция на смерть Мэри. – Он опустил голову. – Потом вы очнётесь и станете стыдиться меня и своих порывов. Если вы решите расстаться со мной, я не буду вас удерживать. Я знаю, это неизбежно. И моё счастье улетучится так же внезапно, как и пришло ко мне.
– Нет, это не так! Что ты говоришь! Я никогда не покину тебя!
Он поднял голову и, с невыносимой, безумной тоской поглядев на меня, произнёс:
– Я Шерлок Холмс, и моя профессия – знать то, чего не знают другие. Но, к сожалению, это знание не делает меня счастливым. На чужом несчастье счастья не построить.
Я невольно вспомнил библейское: от многия мудрости многия печали. Задумавшись и прислушавшись к себе, я вдруг осознал, что в чём-то он прав. Я не узнавал себя. Мне казалось, это был не я, казалось, я теряю привычную опору, а новой пока не нашёл. Возможно, отчасти так было из-за смерти Мэри. Трагедия погрузила меня в какой-то душевный туман и сузила моё понимание мира.
Но… Бедный мой, бедный! Как он мучил себя!
– Я бы хотел удержать тебя. Но разве это возможно? – произнёс он.
– Почему ты всё так усложняешь! – с досадой воскликнул я. – Тебе мало моей любви, моего слова? Каких доказательств ты от меня хочешь? Я твой верный пёс, я умру за тебя.
Он посмотрел на меня своим умным, всепонимающим взглядом и покачал головой. Его упрямство меня раздражало! Пусть он гений, пусть он гораздо умнее меня, но я не лгал ему в своей верности! Я кинулся к нему и в отместку стал целовать.
Это его рассмешило, но смех его звучал не грубо и даже довольно.
– Глупенький! Глупенький мой! Что ты такой импульсивный? Как ты тешишь мою гордость! Как ты меня искушаешь! Я с самого начала допустил ошибку, что непоследовательно вёл себя с тобой. И вот результат. – Он взял меня за плечи и, отодвинув от себя на расстояние вытянутых рук, задумчиво и ласково взглянул мне в глаза. – Ты изменился. Ты изменился, Уотсон… Впрочем, тебе всегда не хватало характера. – Он быстро встал с кресла и, отстранившись от меня, хотел уйти, но я взял его руками за тонкие бёдра и стал тереться о них лицом.
– Всё равно ты мне не запретишь. Мой! Мой! Мой!
– Даже не верится, что это ты. Даже не верится, – задумчиво и как-то даже грустно повторил он, гладя меня по голове. – Ты всегда был таким скромным, что я боялся тебя. А теперь ты изменился. Это я сделал тебя таким.
– Разве это плохо? Ты сделал меня счастливым.
– Даже не верится, что это не сон.
Он порывисто наклонился ко мне и, вдавив моё тело в кресло, с хриплым рычанием стал жгуче целовать меня. Мы оба вцепились друг в друга и рычали, как дикие звери. Наши поцелуи длились мучительно долго, но мы оба не спешили расставаться с этими муками.
Наконец он сел в кресло, посадил меня к себе на колени, словно я весил не больше пушинки, и стал внимательно раздевать. Я вовсе не был красавцем, моё тело было лишено той женственной утончённости, которая должна была нравиться таким мужчинам, и в глубине души, несмотря на нашу обоюдную страсть, я всё же боялся разочаровать его. Я был немного смущён своей наготой перед ним при свете дня, но в ответ его глаза засветились таким ласковым, любящим светом, который я даже не мечтал увидеть в них.
– Ах, Уотсон! – проговорил он, улыбаясь. – Что ты, глупенький мой? – Его горячие руки быстро двигались по моему телу. Он обнял меня за талию, прижал к себе и, посмотрев мне в глаза своими блестящими, улыбающимися глазами, с гордым восхищением заметил: – Вот какой ты у меня, оказывается, красивый.
Его страсть была так горяча и искренна, что с готовностью пошёл ей навстречу. Он быстро, по-деловому разделся, и я стал целовать его изящное тело, щекоча его усами. Он вздрагивал и прижимал меня к себе. Я принадлежал ему.

Утром он придавил меня своей тяжестью и изо всей силы схватил руками за плечи, будто боясь отпускать. Мне в самом деле ничего другого не надо было, кроме его любви, и был рад, что наконец понял это.
– Что же это? Разве это возможно? Разве возможно так любить? – говорил я, обняв его. – Я твой, только твой. Единственный, я никого не любил в жизни, кроме тебя. Мне никто не нужен, кроме тебя. Моя жизнь принадлежит тебе.
– Маленький мой, глупенький мой, – шептал он в ответ, игриво гладя мои усы и улыбаясь одними глазами. – Ты самый лучший на свете. Сколько страданий я тебе причинил, а ты даришь мне взамен такое счастье. Как мне тебя благодарить за всё?
– Будь моим, люби меня – мне больше ничего не надо!
– Рубикон перейдён. Назад пути нет, – очень серьёзно сказал мой друг и с тревогой добавил: – Но за всё в жизни приходится платить.
Если так, то я был готов платить за нас обоих, но, разумеется, не сказал это ему и промолчал.
– Давно хотел представить себе, как видят незрячие. – Он закрыл глаза и стал легонько, ласкающе ощупывать пальцами моё лицо. – Я должен запомнить каждую чёрточку: вдруг это только сон.
Я поцеловал его пальцы, когда они дотронулись до моих губ. Как он был наивен, мой дорогой, мой единственный! Улыбнувшись, он прижался своей щекой к моей щеке и по-отцовски погладил меня по голове.
– Хороший мой! Котёночек мой ласковый!
Как он во мне, взрослом мужчине, видел маленького ребёнка? Как он видел во мне, крупном, достаточно сильном мужчине нежного любовника, готового полностью отдаться ему? Следует признать, что он был весьма своеобразным человеком. Холмс никогда не был женат, у него не было детей, но, видимо, его природное чадолюбие, созревшее с годами, реализовывалось таким образом.
Вряд ли к отставному офицеру подходило это нежное «котёночек», но со мной никто ещё не был так добр и ласков, и я чуть не задохнулся от нахлынувших чувств. Я готов был отдать жизнь за этого человека.

Мы поднялись с постели к обеду. Когда мы выходили из спальни, миссис Хадсон, подкладывающая поленья в поленницу у камина, оглянулась и пристально посмотрела на нас. Я покраснел от стыда, а Холмс, как всегда хладнокровный, скромно опустил глаза и чисто символически запахнул халат, надетый поверх ночной сорочки.
– Джентльмены, завтрак подавать? – самым обычным тоном спросила наша хозяйка.
– Угу, – кивнул Холмс.

В отсутствии опасного и захватывающего дела, которое нужно было раскрыть в условиях острого дефицита времени и которое требовало бы максимального напряжения всех душевных, умственных и физических сил, у него начиналась хандра. Его нереализованная энергия сжигала его изнутри. Но надо сказать, он держался молодцом и развлекал себя иногда весьма недурной для слуха игрой на скрипке, изучением музыкальной литературы и – мной. Порой его многочасовое философски печальное молчание прерывалось, и он, скосив на меня лукавый, озорной взгляд, изрекал совершеннейшую глупость, вроде замечаний о моих усах или о том, что я плохо побрился с одной стороны, так как стоял боком к окну. Наша с ним близость включала множество оттенков, которые приходилось разгадывать как шарады. Он был мне любовником, другом, братом, отцом, учителем. Это явно тешило его самолюбие, а я спокойно предоставлял ему возможность наслаждаться его приобретением в моём лице. Мне нравилось, что я делаю его счастливым. Несмотря на внешнюю резкость поведения, он был очень мягким человеком, и только теперь я мог в полной мере оценить его доброту и ласку ко мне: теперь он не прятал их.
– Что бы я делал без тебя в эти тоскливые, как этот туман за окном, дни? – говорил он, куря и гладя мои и без того уже донельзя растрёпанные и заглаженные им волосы, когда мы сидели в одном кресле у камина. – Я бы, наверно, с ума сошёл.
– Ты бы вытрясал остатки шевелюры у кого-нибудь другого.
– Ну, это было бы далеко не так приятно, – с очень серьёзным видом констатировал он.
– Почему ты полюбил меня? Что ты во мне нашёл? Я совсем не такой, как, к примеру, Макдоналд. Я не умею жеманничать, быть утончённо милым.
Его глаза загорелись лукавым, ласковым огнём.
– Глупенький! Мне ничего этого не надо. Ты даже не представляешь, как ты прекрасен. А Макдоналд… Он славный, хороший, но он обыкновенный. А ты… Ты искренний, настоящий. С тобой я чувствую себя мужчиной.
– А с другими? – встрепенулся я.
– Тоже, но с другими всё очень напоминает порок. Это ведь порок – когда без любви. Какая радость от обладанья проституткой, вешающейся тебя на шею за деньги или за славу? Я хочу обладанья равным. Ты сильный, мужественный, и за это я люблю тебя.
Тут в гостиную вошла наша хозяйка. Мне казалось это невероятно странным, но она совершенно спокойно относилась к тому, что видела. Как добропорядочная леди до сих пор терпела в своём доме подобные вольности – ума не приложу. Разве что из большой любви и милосердия к нам да из уважения к благородству моего друга, с которым он помогал людям. Мне даже чудилось, что пожилая леди верила в нашу с Холмсом любовь больше нас обоих.
– Джентльмены, пришёл инспектор Макдоналд, – сообщила миссис Хадсон, пропуская гостя в комнату.
Глаза Холмса загорелись в предвкушении нового расследования. Он вскочил и порывисто подошёл к Макдоналду.
– Какую весточку ты мне принёс на этот раз? Неужели новую неразрешимую загадку?
– Нет, к сожалению, мне нечем тебя порадовать. – Водянистые глаза инспектора были совершенно спокойны под пристальным взглядом моего друга.
– Тогда зачем ты пришёл? – нахмурился Холмс.
– Я пришёл не к тебе. Я пришёл к доктору Уотсону.
– Что? – Моего друга не так просто было чем-то удивить или смутить, но теперь его глаза широко раскрылись от ужаса, и он прислонился к стене, словно боялся упасть.
На всякий случай всё ещё остававшаяся здесь миссис Хадсон, видимо, поняв, какая сейчас грянет буря, потихоньку удалилась.
– Ах, к доктору Уотсону, – вкрадчиво произнёс Холмс. – Я бы тебе очень не советовал, Скотти, ходить к доктору Уотсону.
Я внутренне вздрогнул. Значит, Холмс тоже знал, что Макдоналда зовут Скоттом?
– Холмс, я думаю, вам не следует говорить с нашим гостем в таком тоне, – возмутился я. Он и так уж причинил Макдоналду достаточно страданий, и я не хотел, чтобы теперь со стороны моего друга были какие-то нападки в его адрес.
Мой любимый детектив блеснул на меня глазами.
– С каких это пор ты стал столь заботливым, друг мой?
– Инспектор Макдоналд наш гость, а к гостям вы всегда относились уважительно. Так почему же не теперь?
Он снова сверкнул на меня взглядом, означавшим, как всегда, что я идиот.
– Мистер Холмс никак не может мне простить, что я был в его жизни, – заметил Макдоналд.
– Что?! – вдруг гневно воскликнул мой друг. – Закройте свой рот, щенок. Не то я вас вышвырну вон!
Как бы ни гневался Холмс, нужно было согласиться, что слова Макдоналда – правда. Но, похоже, мой друг признавать это почему-то не желал. Может, потому, что чувствовал свою вину намного глубже и острее, чем казалось и чем он хотел бы продемонстрировать. И я испугался, как бы он на самом деле не дал волю рукам, и на всякий случай подошёл ближе, чтобы защитить Макдоналда. Вряд ли наш гость смог бы самостоятельно противостоять разъяренному Холмсу и уйти от его обычно неожиданного удара в челюсть. Пожалуй, только я смог бы остановить своего друга – уговорами или силой.
– Холмс! – упреждающе воскликнул я.
Сжав кулаки и как-то странно поглядев на меня вдруг потемневшими глазами, он ушёл в свою комнату и рассерженно хлопнул дверью.
– Простите, инспектор Макдоналд. Не знаю, что на него нашло.
– Это ревность, – вздохнул Макдоналд.
– Ревность? Не хотите ли вы сказать, что он ревнует нас друг к другу?! С чего бы? Это же смешно! – Я подошёл к двери своего горячо любимого соседа и постучал. – Холмс, откройте, пожалуйста. Давайте вы будете поспокойнее себя вести.
Это было совсем не в его духе – прятаться от неприятного. Или он научился этому у меня?
Рывком он распахнул дверь, так что я невольно отшатнулся.
– Я спокоен. – Он был в сюртуке и явно собирался уйти. Энергично надев цилиндр, взяв со столика у двери свою трость и резко, словно замахиваясь, положив её на плечо, он ничего больше не сказал и стремительно вышел.
Я был поражён, даже обескуражен и потому не успел остановить его. Несколько смущённый, я предложил Макдоналду сесть и подвинул к нему ножницы и коробку сигар.
– Простите ещё раз, инспектор Мак. Думаю, он немного погуляет и вернётся в обычном спокойном состоянии. Он сам на себя не похож.
– Похож, доктор, похож, – отчего-то усмехнулся Макдоналд, располагаясь в кресле и обрезая кончик сигары.
«Неужели я так плохо его знаю?» – подумал я. Неужели за столько лет я узнал его меньше, чем Макдоналд за… Впрочем, я понятия не имел, за сколько.
– Простите, могу я вас спросить: как давно вы близко знаете Холмса?
Макдоналд закурил.
– Близко – с четыре месяца, а знакомы примерно года два – с тех пор, как я перевёлся на этот участок.
Да, Холмс был не из тех, кто немедленно, очертя голову бросается в горнило страсти. Но зато уж к этому человеку сразу можно было так привязаться, что весь остальной мир просто мерк перед сиянием его личности. Наверно, я понимал Макдоналда: теперь они расстались, но в глубине души ему не хотелось верить в это. Его любящее сердце требовало быть рядом с любимым и утешаться хотя бы такой слабой иллюзией счастья.
Не могу сказать, что моя душа была полностью очищена от ревности: это чувство змеилось в глубине. Но гораздо сильнее была моя вера в преданность Холмса. Я уже прошёл этап жгучей ревности к Макдоналду и потому был спокоен на этот счёт.
– Инспектор Макдоналд, я понимаю, вам трудно сейчас в это поверить, но, мне кажется, Холмс не тот человек, который мог бы сделать вас счастливым не только на всю жизнь, но и вообще на какое-то продолжительное время. Поверьте, я говорю это не потому, что мы с ним сблизились. Я говорю это искренне и, насколько возможно, объективно.
Во внезапном сильном смущении он опустил голову.
– Я понимаю, что ему нужен такой человек как вы. Только вы можете выдержать его крутой нрав, – произнёс он. Я хотел было возразить, что нрав у Холмса не такой уж и крутой и многие его поступки вполне понятны, но Макдоналд продолжал: – Боюсь, он вас совсем не ценит. Мне знакомо это – когда тебя считают вещью, ковриком у двери, о который удобно вытирать ноги. Боюсь, он разобьёт вам сердце, доктор Уотсон.
– Ну, значит, я сам позволю ему разбить мне сердце, – вздохнул я и тут же вдруг спохватился: – Простите, инспектор: мне следовало бы начать с вопроса о здоровье вашей матушки.
– Спасибо за рекомендацию, доктор. Ваш приятель офтальмолог назначил ей лечение, и, кажется, оно начинает помогать. Большое вам спасибо! – Вдруг он взял мою руку в свои тёплые, мягкие руки и тепло пожал её. Признаться, меня это несколько смутило.
– Ну, что вы, на моём месте так поступил бы каждый.
– Вы не каждый, доктор Уотсон. Вы – особенный, – ответил он и, как мне показалось, уж слишком нежно посмотрел мне в глаза.
– Инспектор, что вы хотите этим сказать?
– Доктор Уотсон… – Он вдруг замолчал, не сводя с меня взгляда. Пожалуй, он поражал меня едва ли не больше, чем Холмс.
– Ну что вы в самом деле, инспектор Макдоналд? К чему всё это? Зачем вы принимаете всё так близко к сердцу? Я не хочу вас обманывать. Вы ведь знаете, я люблю его. Подумайте сами. Зачем вы бросаетесь очертя голову в погоню за иллюзиями? Я вам его не заменю. Признайтесь честно, зачем вы пришли.
Он был смущён и расстроен моими словами и понурился, но вдруг воскликнул, у сердца сжав руку в кулак:
– Я не знаю! Я не знаю, что со мной! Я бы хотел, чтобы он почувствовал, чтобы он знал, какие страдания причинил мне!
– А думаете, он не знает и не чувствует? Думаете, почему он так резок? Инспектор, он ведь такой же человек, как и вы, как и мы все. Ему так же больно. А быть может, и больше – потому что это он причинил боль. Быть невольной жертвой всегда легче, чем невольным палачом. – Я с сожалением покачал головой. – Как вы можете? Ради вашей к нему любви – я вас прошу не мстить ему. В первую очередь потому что вам самому будет от этого больно. Цените свои лучшие чувства.
Подавленный Макдоналд не поднимал на меня глаз и, молча выслушав, тяжко вздохнул и взялся за шляпу. Я не стал его удерживать, и мы не сказали друг другу ни слова прощания.
Оставшись один, я придвинулся к камину. Как-то это всё было неприятно. Я чувствовал, что меня втянули в какое-то болото, в какие-то дрязги и распри. Я всегда старался верить в то лучшее, что было в людях. Но неужели любовь, которая оживляла в человеческой душе самые прекрасные и возвышенные порывы, могла превратить душу в мелочное, гадкое, злое чудовище? Неужели нас с Холмсом ждало такое же будущее?

Я ждал его, сидя у огня. Мой друг вернулся поздно вечером и угрюмо подошёл ко мне, оперевшись на каминную полку.
– Он ушёл?
– Ну, вообще-то ушёл, раз ты его не видишь, – ответил я, стараясь показать, что недоволен его поведением.
– И что у вас было?
– Поговорили – о тебе и о его матери.
– Прямо-таки посудачили две кумушки... Не лги. Что у тебя с этой похотливой тварью, которую я породил?!
Меня его едкий и злой тон просто поражал!
– Зачем ты так о нём! Он ведь любил тебя.
– Любил. А теперь хочет мне отомстить и отнять тебя.
– Ну что ты говоришь! Ему просто нужна поддержка. И мне его жаль. Если бы ты слышал, что он рассказал мне, у тебя бы сложилось о нём иное мнение! Ты был у него дома? А я был. И если бы ты видел его матушку и вообще то, как они живут, ты бы не стал так говорить.
Мой друг метнул на меня потрясенный взгляд.
– Ты был у него дома?! Вот, значит, как?! Всё ясно!
Только теперь я понял, какую глупость сделал, что проболтался.
– Поверь, это не то, что ты думаешь! – сказал я, вставая.
– Тут и думать нечего! Отвечай: это он тебя к себе притащил или ты сам к нему напросился?
– Я пришёл сам, потому что думал застать тебя у него. Я не знал, где тебя искать. Я чуть с ума не сошёл, когда ты исчез.
– И что, тебя утешили? – Он презрительно поморщился и, опустившись в кресло, продолжал спокойно, осмысленно и твёрдо: – Почему ты мне сразу не сказал, что у вас что-то было? Я ведь тебе предоставил свободу выбирать. Если бы ты мне ответил честно, что выбираешь его, я бы и слова не сказал. Но ведь ты чуть ли не умолял меня о любви, чуть ли не пресмыкался в каких-то бреднях о верном псе. Мне сразу надо было догадаться, что ты переигрывал, но любовь сделала меня слепым. Что же, всё это была ложь? Всё это было ради того, чтобы залезть ко мне в койку? Неужели ты вправду на такое способен? Неужели я любил такую падаль?
Его глаза горели сухим, холодным огнём. И я не выдержал: на сегодня это было чересчур.
– Прекрати эти параноидальные подозрения! Ничего у нас не было! Я тебе не лгал никогда! Почему ты не хочешь мне верить?! Я тебя не предавал и никогда не предам! Между прочим я тебя ни словом не упрекнул, когда застал с Макдоналдом. Почему же ты упрекаешь меня в том, чего я не делал?! Если ты так мало дорожишь мной и так мало мне веришь, то к чему нам мучить друг друга?
– Хорошо, – сказал он, решающим жестом положив ладонь на стол. – Если вас это устраивает, доктор Уотсон, то я вполне готов пойти на такой шаг. Отныне вы будете лишь моим соседом. И я вас попрошу не совать нос в мои дела, в мою работу и в мою личную жизнь. Вас это отныне не касается.
– Шерлок! – только и мог растерянно воскликнуть я.
– Я попросил бы вас без фамильярностей, сэр.
Он с совершенно безразличным видом закурил трубку и развернул вечернюю газету. Абсурд. Я смотрел на него и не знал, что мне делать. Кидаться к нему и умолять о прощении за то, чего я не совершал? Да разве он поверит? Перед ним застрелиться надо – тогда поверит! Если ему хочется – если ему удобнее – считать, что я его предал, пусть так и считает. В конце концов, выбор так считать он сделал сам, и я уже не смог бы его переубедить.
Я опустился в своё кресло и некоторое время просто сидел, приходя в себя. Затем налил себе виски. Опять это злосчастное виски! Он пил его, когда наш роман только начался, – я пью его, когда всё закончилось. Я не мог поверить, что всё закончилось. Тот человек, который сидел напротив меня, – был ли он моим любимым? Или это в самом деле было что-то холодное, чужое? Что я теперь буду делать – без него? Чем жить? Работой, которая давно надоела и ничего не давала душе? А что если мне снова вернуться на военную службу и уехать куда-нибудь в Афганистан? Или Индию? Или, если служить не позволит здоровье, просто быть там врачом, которых в тех краях так не хватает. Пусть это опасно – но в конце концов чего мне теперь бояться и что мне теперь терять? Решив, что время и случай укажут мне путь и определят мою судьбу, я глубоко вздохнул.
Мой друг – впрочем, теперь уже просто мистер Холмс – отложил газету и молча ушёл в свою комнату, закрывшись на ключ. Я остался один в гостиной. Я остался один на всём свете.
Ночью я лежал в темноте и не мог заснуть. Мыслей не было. Страха не было, горечи не было – всё это я уже изжил за то время, что мы стали близки с… мистером Холмсом. Осталась одна пустота, которая душила меня. Я просто лежал и смотрел в тёмный потолок – и ничего не видел. Я ничего не видел в своём будущем. А нужно ли оно мне? Без него! Пусть я слабохарактерный, пусть у меня нет в жизни благородной цели, пусть я не годен на высокое служение – но я любил его. Я хотел быть с ним рядом. Я встал с постели и пошёл в его комнату.
Из-под его двери пробивалась тоненькая полоска света: он не спал. В комнате было тихо. Я толкнул дверь – и она отворилась. Видимо, он не ждал моего прихода и открыл замок.
– Холмс, – тихо позвал я.
Он стоял посреди комнаты почти спиной ко мне и, закатав левый рукав, разглядывал вены на руке. Правая его рука держала шприц. Как мне была знакома эта картина! Похоже, он специально дожидался, пока я засну, чтобы вколоть себе наркотик. Это был страшный человек!
Услышав мой голос, он вздрогнул и через плечо кинул на меня одновременно испуганный и гневный взгляд, но я успел кинуться к нему и, выхватив шприц, выпрыснул содержимое на пол. Уверен, это был кокаин, но я не готов поручиться, что там была не смертельная доза. Холмс в отчаянии издал громкий вопль.
– Ты с ума сошёл! Я тебе не позволю! Слышишь?! – воскликнул я и обхватил его, прижив его руки к телу, чтобы он не мог сопротивляться. – Я люблю тебя! Я твой! Люби меня! Только не надо этой дряни! Я тебя прошу! Я тебя умоляю! Ты ведь сильный, тебе не нужно это прибежище слабых.
– Уходи! Всё кончено! Оставь меня! Тебя это не касается! – закричал он мне в лицо, схватив мои руки своими и пытаясь освободиться.
– Ну уж нет! Я не позволю тебе погибнуть!
– Я не могу так больше! Что у тебя с Макдоналдом?! – отчаянно вскричал он.
– Конечно, ничего! Как мне было говорить тебе правду, если ты всё равно ей не веришь? Лучше молчать, чем потом видеть, как ты губишь себя кокаином!
Он зажмурился и, успокаиваясь, отпустил мои руки.
– Боже мой! Как мы мучаем друг друга. Оставь меня в самом деле. На что я тебе?
– Пойми же, мне тогда просто будет незачем жить! – воскликнул я, вразумляюще перехватив его за плечи.
– А Макдоналд?
– При чём здесь Макдоналд?! Это вообще-то ты с ним спал, а не я! У меня с ним ничего нет!
– Ну да, ну да, – печально и всё ещё недоверчиво проговорил Холмс, уже окончательно успокоившись и опуская свой всепонимающе мученический взгляд.
Необходимость подвергать всё сомнению, столь важная в профессии детектива, сделала его настолько подозрительным, что давало повод всерьёз волноваться за его душевное здоровье. Впрочем, его эмоциональное состояние и без того всегда было нестабильным, и подчас мне казалось, что его выдающиеся способности основывались именно на этом.
Я освободил его и стал обыскивать комнату на предмет наркотиков. Уже наученный дневным опытом, я не собирался говорить ему, что Макдоналд в самом деле пришёл с неким умыслом мести. Я не хотел, чтобы между ним и Холмсом разгорелась ещё большая вражда, иначе нам всем пришлось бы платить за всё слишком высокую цену.
– Это мне наказание. Это я виноват во всём, – произнес мой друг, обречённо опустив руки. – Впрочем, я должен смириться.
– Ну что ты. Что за самобичевание? Не драматизируй так.
– Да что ты там ищешь? Здесь всё, – уныло проговорил он и отдал мне пузырёк и сафьяновый несессер.
Пузырёк был почти полон, и это меня обрадовало: мой друг ещё ничего себе не колол. Символически убрав конфискат в карман, я взял моего друга пальцами за подбородок и, стараясь всмотреться, повернул его страдальческое лицо к себе.
– Что с тобой? Может, ты болен? Что-то это всё становится очень похожим на невроз. Ты слишком изнуряешь себя работой.
– Просто я слишком долго ждал и слишком хотел этого счастья, чтобы поверить. И ещё Мэри…
– Я виноват больше тебя: ведь я женился на ней, хотя не любил по-настоящему. А надо было слушать сердце. Но я усвоил этот горький урок – и обещаю быть верным тебе. Обещай мне, что больше не притронешься к наркотикам! И что больше не будешь ревновать и обвинять себя! Если я ещё и тебя потеряю, я просто умру. Обещай!
– Обещаю, – вздохнул он, и я поцеловал его.
Он зажал мою голову между ладонями и стал жадно целовать мои губы, словно подтверждая своё право на меня.
Я остался с ним на ночь. Мы лежали рядом, и я думал, что мне нужно показать моего друга специалисту и, независимо от диагноза, куда-нибудь увезти – подальше от расследований, от раздражающего нас обоих Макдоналда, от Лондона, с которым у нас было связано столько тяжких воспоминаний.
Словно прочитав мои мысли, мой друг неожиданно прошептал:
– Я не болен. Мне просто страшно. Мне страшно тебя потерять.
Я обнял его.
– Ну что ты. Я не покину тебя. Ты же знаешь: ты – всё, что у меня есть, всё, чем я дорожу. Давай оставим все печали здесь, в этом городе туманов, и уедем куда-нибудь. Я понимаю, что это цель и смысл твоей жизни, но тебе нужно хотя бы ненадолго отвлечься от своей работы и отдохнуть. Всё хорошо в меру.
Я не видел его лица, но почему-то понял, что он крепко, покаянно зажмурился.
– Сказать, что работа – смысл и цель моей жизни, будет мало. Это и есть моя жизнь. Полное и безоговорочное искоренение преступности – утопия, но это тот идеал, на достижение которого я направил все свои силы. И я не боюсь отдать их все без остатка. Я давно уже никого и ничего на свете не боюсь. Я привык смотреть опасности в лицо, привык видеть улыбку смерти и победно улыбаться в ответ. Я боюсь только потерять тебя и знаю, что этот страх делает меня уязвимым. Я – как натянутая струна. – Он вздохнул и помотал головой, словно сбрасывая с неё что-то. – Нет, нельзя давать себе распускаться. Боюсь, я разбалуюсь от твоей доброты. Привыкать к хорошему бывает вредно и опасно.
– Зачем ты ограничиваешь свои чувства? Зачем мучаешься? Не бойся счастья: если оно пришло, значит, так оно и должно быть. Это твоя судьба.
– Ты – моя судьба, – уточнил он и, похоже, улыбнувшись, повернул голову ко мне. – Ты прав, давай уедем. – И вдруг весело и живо захохотал. – Представляю, что будут писать газеты! «Знаменитый детектив Шерлок Холмс сошёл с ума, бросил свою поисковую деятельность, влюбился и сбежал со своим любовником в Корнуэлл разводить пчёл». Как тебе это нравится? А? По-моему, замечательно!
Шутки у него всегда были немного своеобразные, но его жизнерадостный настрой успокоил меня. Конечно, его рассудок был ясен, раз он мог искренне шутить и смеяться. Самоирония неизменно говорит о здравом смысле.
– Ну, знаешь. Надеюсь, что на три четверти эти слова окажутся правдой, но газеты об этом не напишут, – ответил я.

Когда мы собирали вещи, я случайно нашёл в его бумагах небольшой черновой набросок. Видимо, это было нечто вроде исповедального письма, адресованного мне. Я прочитал его – и ужаснулся тому, как сильно люблю этого необыкновенно чувствующего человека и как сильно он любит меня.
«Мне никогда не была свойственна жалость к себе, и я думал, что мне не свойственна и любовь. Но я любил – так решило моё сердце. И моей самой большой ошибкой в жизни было не слушаться его. К сожалению, я слишком часто забывал, что мне нужно больше доверять себе. Пожалуй, так можно начать рассказ об этой истории.
Взяться за перо меня побудил, конечно, ты, мой друг, – ты, который всегда вдохновлял меня во всём, что бы я ни делал. Признаю, я всегда достаточно скептически отзывался о твоём творчестве, в котором ты столь восторженно и, по-моему, незаслуженно лестно пишешь обо мне. Но в душе я всегда гордился твоим литературным талантом и вообще тем, что в моей жизни есть столь понимающий, преданный, сердечный друг. Многие вещи гораздо легче посвящать бумаге, нежели говорить, глядя в глаза.
Это ты, мой добрый друг, создал меня героем – сначала в своём любящем сердце, потом на страницах своих новелл и в конечном счёте в действительности. Только твоя великая, всепрощающая любовь создала Шерлока Холмса таким, каким его знает мир.
Я был недостаточно жёстким с тобой, чтобы ты меня оставил. Но я не мог быть с тобой ещё жёстче. Я не мог видеть, как ты страдаешь. И потому я с тобой.
Моя благодарность за то счастье, что ты мне подарил, невыразима для моей скудной души».
С умилением прочитав это, я бережно свернул страницу и спрятал в свой блокнот, пока мой друг не увидел и пока я не смутил его. Боль ото всего пережитого постепенно ушла из наших сердец и осталась только на бумаге. Но прочесть продолжение мне было так и не суждено.

10 августа 2007 г.

@темы: Шерлок Холмс, Рассказы, Творчество

---

Рассказ-фантазия о ШХ и ДУ

И всё-таки я это сделаю. Сейчас будет рассказ-фантазия о ШХ и ДУ.
 Mona*, это продолжение того, что я присылала.

Предыстория: Холмс чувствует свою вину за смерть жены Уотсона Мэри, Уотсон вновь переселяется к Холмсу, но тот почему-то избегает общения. Морализатор Уотсон вызывает друга на разговор, чтобы всё детально выяснить, и при этом так дотошен, что Холмс выходит из себя и начинает орать: ты тупой, я тебя люблю, но мы не можем быть вместе, так что уйди, старуха, я в печали. Аффектированный Уотсон, у которого больше никого на свете нет и которому сейчас нужна поддержка, признаётся Холмсу в любви, лишь бы тот не наложил на себя руки. Безобразие это заканчивается поцелуем на полу перед камином.

Краткое содержание: Холмс пытается убежать от своих чувств, а Уотсон упорно его домогается. Так они тяжело, медленно, но верно идут к принятию своей любви и полноценной физической близости. Но тут вмешивается покинутый любовник Холмса инспектор Макдоналд... А миссис Хадсон уже ничему не удивляется.

Предупреждение: рассказ автобиографичен. Эротика абсолютно неясной окраски и неясного генеза. Холмс – маниакально-депрессивный Холмс Джереми Бретта. Уотсон адекватен ему.

Художественная задача: максимальная детализация чувств.

ВЫБОР

Настойчивый поцелуй его тёплых, бархатных губ заставил меня забыть обо всём. Должно быть, в этом поцелуе сконцентрировалась вся его неразделённая страсть ко мне. Но, когда я стал отвечать, он вдруг отстранился от меня.
– Целуйте меня, – опьянённый, прошептал я и потянулся к нему.
– Вставайте, Уотсон, на полу холодно. Нужно растопить камин. Вы хорошо себя чувствуете?
Вопрос был бессмысленный, но я кивнул. А что мне оставалось? В нём снова проснулся его холодный разум. Неужели это я своей разжигающейся страстью пробудил его?
Поддерживая меня, Холмс помог мне встать на ноги, и в эту минуту в комнату вошла миссис Хадсон. Да, мой друг, как всегда, был прав в своей осторожности.
– Мистер Холмс, к вам посетительница... Ах, что-нибудь случилось, джентльмены?
– Нет, миссис Хадсон, уже всё в порядке, – усаживая меня в кресло, самым непосредственным тоном ответил мой друг. – Старые раны не дают покоя – только и всего. Но теперь всё хорошо? – спросил он у меня.
– Да, – выговорил я, пытаясь сделать свой голос уверенным и твёрдым. – Мне уже лучше. Не беспокойтесь.
– Ну, что ж, я рада, – кивнула наша хозяйка. – А что сказать ожидающей мисс?
– Ну, что, Уотсон, примем гостью? – оптимистично сказал Холмс, протягивая мне своё недопитое виски. Я знал, что значат для него расследования и как дорого он бы отдал за возможность работать, и согласно кивнул.
Когда миссис Хадсон вышла, Холмс одобрительно посмотрел на меня.
– Хорошо. Всё было вполне достойно. – И хладнокровно, сделав непроницаемое лицо, стал возиться с камином.
Я был не в состоянии что-либо воспринимать. В последнее время мои нервы были сильно расшатаны. Я пил виски из его стакана, на котором остались следы его губ. Впрочем, след его поцелуя остался и на моих губах: они безудержно, бунтарски горели.
Холмс разговаривал с молодой леди, а я не слышал ни единого слова. Когда он говорил, его верхняя губа в центре чуть приподнималась вверх, поэтому в профиль его рот напоминал мне клювик птенца, ожидающего любви и заботы от своих родителей. Наверно, это было заметно только мне, потому как молодая леди, сосредоточенно и серьёзно беседующая с Холмсом, похоже, вообще не видела, как он красив. И слава Богу!
Когда леди ушла, мой друг сел в кресло, закинул ногу на ногу и, раскуривая трубку, благочинно спросил меня:
– Что вы думаете обо всё этом, Уотсон?
Зачем он только спрашивал?!
– Я думаю, что люблю вас, – честно ответил я.
Он поджал губы и скептично поглядел на меня.
– Что ж, вполне логично. Дело крайне сложное, – с сосредоточенным видом продолжал он, затягиваясь трубкой. – И я надеялся, что вы заметите что-нибудь, что могло ускользнуть от моего внимания. Где были ваши уши и ваши глаза, чёрт возьми?
– Мои глаза были устремлены на вас! – ответил я. Он же прекрасно видел, зачем же спрашивал и цеплялся?!
– И как прикажете теперь на вас полагаться? – резко произнёс он, и мне показалось, мой ответ был им просчитан. – Вот поэтому я предпочитаю не смешивать любовь и работу.
Да как же?! Я хотел было напомнить ему об инспекторе Макдоналде– по крайней мере, я знал только один эпизод, – но, поглядев на задумчивого, сосредоточенного друга, ушедшего в мир своих логических построений, я промолчал. Я умел молчать. Я всегда молчал, когда он делал мне больно. Однажды, когда мы рассматривали дело человека с рассечённой губой, Холмс в шутку сказал мне, будто я наделён великим талантом молчания, и теперь я готов был признать, насколько он бы прав: кажется, я понял, что на самом деле он тогда имел в виду.
Обида переполняла меня, но, чтобы не устраивать мелодраматических сцен, я стиснул зубы и промолчал. Он мне не верил. Он не верил в мою любовь. Он отвергал меня. Этот поцелуй был только средством успокоить меня, отделаться, как от чего-то навязчивого и ненужного. Мне казалось, Холмс ставил предо мной выбор: или оставаться его компаньоном и, как прежде, участвовать в его делах, или стать его любовником. Значит, мне придётся жертвовать любовью ради дружбы или дружбой – ради любви. Возможность почти постоянно находиться с ним рядом, видеть его – против разжигающейся страсти. А в своих страстях Холмс был так непостоянен! Что гарантирует мне его верность? Как я могу удержать его? Может, насытившись, он рано или поздно бросит меня, как бросал всех своих любовников? Как я буду жить без него? Без его покровительства, заботы, редких минут сердечности? Без его издевательств в конце концов?
Но – я совершенно отчётливо понимал это – во мне проснулась страсть к нему. Его высокая, стройная фигура, вкрадчивые, но твёрдые движения, глубокий голос, порой резкий, а порой такой ласковый и мягкий, его всегда блестящие, страстные глаза – всё это заставляло моё сердце бешено колотиться, всё это вызывало во мне желание.
И сегодняшний поцелуй. Наш первый поцелуй. Прерванный поцелуй. Мне хотелось ощутить его снова, хотелось погрузиться в его горячую нежность. Я ушёл в свою комнату, и мысли мои потекли сами, унося меня в объятья моего друга.

Ночью, когда всё в доме затихло, я наконец решился.
Глаза привыкли к темноте, и я на цыпочках прокрался к его двери. За ней меня ждал иной мир – мир, в котором существовал только один человек. Я прислушался – тишина. Затем осторожно толкнул дверь и вошёл в его спальню. Боже мой! Это была ЕГО спальня. Мог ли я прежде предположить, что однажды ночью нанесу сюда столь долгожданный визит?!
Здесь было так же темно и тихо. Только мерно тикали часы. Обманчивый лунный свет едва пробивался сквозь занавески, фантастическим молочно-перламутровым заревом осеняя контуры предметов. Но я прекрасно знал расположение мебели в комнате и сразу повернул влево, к его постели.
– Шерлок, – тихо позвал я его по имени. Его имя. Я в жизни больше не встречал человека с этим экзотическим именем. Наверно, его родители были очень тщеславны, если назвали своих сыновей столь оригинальными именами. Шерлок. Это было только его имя и ничьё другое, и только я во всём Лондоне, во всей Англии, а может, и в целом мире произносил его сейчас, в эту минуту. Потому что другого Шерлока Холмса на свете просто не было и быть не могло. Это было настоящее чудо, что такая незаурядная личность однажды появилась в моей жизни. И мне хотелось, чтобы этот человек стал моим.
– Холмс, – позвал я чуть громче, остановившись у его кровати. Может, он спал?
– Ты пришёл, – наконец отозвался он, и по его тону можно было понять, что он улыбнулся.
У меня сразу отлегло от сердца: он меня ждал, затаившись, как мышь или, вернее, как тигр, и наслаждаясь моментом своего торжества. Пусть он проверял меня, пусть устраивал моим чувствам жестокие испытания – но я был рад, что он меня ждал. Он лежал на спине, накрывшись одеялом, поверх которого я различил его руку. Я присел на корточки и, взяв её обеими руками, ответил:
– Конечно, пришёл.
Его тонкая рука скрипача спокойно, безмятежно лежала в моих руках. Я слегка пожал его длинные пальцы, взял за узкое запястье и, подползая под рукав ночной сорочки, стал гладить сильное предплечье. Его кожа была удивительно нежной и гладкой, и я невольно представил всё его обнажённое тело. Выпустив его руку, я стал пробираться руками под одеяло. Я знал, что Холмс смотрит на меня, и возблагодарил Небеса, что сейчас ночь, что лунный свет слишком слаб и я не могу видеть этого пристального, испытывающего взгляда, под которым даже самые закоренелые преступники терялись и вынуждены были подчиняться ему. Днём под этим взглядом я бы никогда не решился на то, на что с готовностью шёл под покровом тьмы.
– Уотсон, иди спать, – ласково, но в то же время твёрдо сказал мой друг. Для меня эти слова были неожиданны. – Иди сегодня спать. У нас рано утром поезд. Надо выспаться. Надеюсь, ты поедешь со мной?
Он ещё спрашивал! Да я, наверно, не то что поехал, я бы теперь побежал за ним на край света!
– Я поползу за вами! – прошептал я.
Он усмехнулся.
– Нет уж, лучше поедем на поезде. Думаю, если ты сегодня останешься, мы так и не уснём. Иди спать.
– Можно, я просто останусь? – попросил я.
– Просто? – переспросил он с усмешкой и несколько цинично добавил: – Ну, что ж, привыкайте, мой друг. Привыкайте, когда это просто.
Я не совсем понял, что он имел в виду. Что-то в его голосе звучало большее, нежели обычный цинизм. Но, прежде чем я успел переспросить, детектив резонно поинтересовался:
– А ты дверь в свою спальню закрыл?
– Закрыл. Думаю, миссис Хадсон не должна догадаться.
Подвинувшись к стенке и освободив мне место рядом с собой, он усмехнулся:
– А ты думаешь, она не знает? Она понимает намного больше, чем это может показаться. Полагаю, даже застав нас в объятьях друг друга, она не удивится.
Я залез под одеяло и лёг рядом с ним на бок, тесно прижавшись к нему. Кровать была довольно узкая, но мы легко поместились на ней вдвоём. Он заботливо поправил одеяло, прикрыв меня им, и по-отечески ласково погладил меня по голове.
И я почувствовал, что необыкновенно, немыслимо счастлив. Я был нужен этому человеку, он любил меня – так, как это могло позволить ему его доброе и заботливое сердце. Я и любил его все эти годы за его покровительственную нежность ко мне. Я прислонился щекой к его левому плечу. Чтобы не затруднять его дыхания и чтобы с его стороны не было протестов по поводу слишком торопливых действий, я обнял его, положив руку чуть ниже его солнечного сплетения. Я чувствовал его ровное дыхание.
С моей покойной женой мы спали в разных комнатах, и ещё до смерти Мэри я долгое время был лишён ласк, а моё естество требовало удовлетворения. И потому присутствие рядом по-благородному тонкого, изящного тела, соприкосновения с ним разгорячило меня. Я чувствовал его тело через наши ночные сорочки. Впервые я был с ним так близко, впервые касался его. Моё сердце часто билось, и меня бросило в жар. Мне хотелось безудержно целовать его, но я боялся рассердить своего друга ослушанием. Свою страсть я начал вымещать на его левом плече, целуя и кусая его. Пожалуй, всё остальное пока было для меня под запретом. Теперь я примерно мог представить, что он чувствовал все эти годы, когда желал и не мог утолить свои желания. Бедный мой! Любимый мой!
– Только рубашку не съешь, – ласково усмехаясь, заметил он и снова успокаивающе погладил меня по голове.
Зная темперамент моего друга, можно было подумать, что он не выдержит и вот-вот набросится на меня, не в силах больше сдерживать свою страсть. И я ждал этого. Но он так ничего и не предпринимал, и вскоре я сквозь дремоту услышал его мерное посапывание. Он спал – так, как будто уже привык к моей любви, привык делить со мной постель. Нет, это был человек с железной волей и выдержкой!

У него всегда было удивительное внутреннее чувство времени, которое никогда не подводило его. Не знаю, было ли это проявлением его сильной воли или же всё его сознание, всё его существо было подчинено делу его жизни, но, если речь шла о расследовании, его организм сам просыпался к нужному, даже самому раннему часу.
Утром я проснулся оттого, что он шептал моё имя:
– Уотсон, просыпайся, пора вставать. Прости, что бужу, но иначе не успеем. – Чтобы привести меня в чувства, он нежно укусил мочку моего уха, и по правой половине моего тела побежали мурашки и прошла сладкая судорога. Он заставил меня чувствовать острое удовольствие.
Я открыл глаза и пошевелился. Я лежал на спине, наши ноги были переплетены, а Холмс обнимал меня одной рукой. Мог ли я вчера представить, что сегодня проснусь в его объятьях?!
Я вопросительно поглядел на него, но он покачал головой. Его удивительно нежные глаза смеялись.
– Знаешь, что мне снилось? – спросил я.
– Уже вычислил, – пошутил логик. – Мне всё это снится уже давно.
– Прости, любимый. – Я поймал губами его тонкие, словно вычерченные губы, но он отстранился и, ловко перемахнув через меня, вылез из постели.
– Вставайте, Уотсон, нас ждут великие дела!
Я неохотно поднялся с постели: несмотря на то, что у меня была такая же, мне не хотелось уходить с этой.
Накинув халат, он выглянул в гостиную и, убедившись, что там никого нет, отправил меня в мою комнату со словами:
– У нас полчаса на сборы.

В купе мы остались одни. Холмс, как обычно в дороге, с тоской глядел на заоконный пейзаж. А я с тоской глядел на него.
Теперь, когда я признался себе и ему в своей любви, когда все внутренние запреты были сняты, я испытывал к нему всепоглощающую страсть. Я не выдержал и, обняв за тонкую талию, стал безудержно целовать его лицо: тонкие, напряжённые губы, ястребиный нос с горбинкой, бледные веки, высокий лоб мыслителя, впалые виски, ямочки на худых щеках, подбородок, тонкую шею… Я почувствовал, как у него перехватило дыхание. Он закрыл глаза и, пытаясь отвернуться и пересиливая себя, прошептал:
– Что ты делаешь? Перестань. Я сказал, перестань.
– Нет, нет! – Я крепче прижался к нему и стал стаскивать с него пиджак.
– Не здесь, не сейчас, – строго проговорил Холмс. – Хочешь, чтобы я рассердился?
– Сердись, если хочешь! – ответил я, исступлённо целуя и гладя его тело сквозь одежду. Я чувствовал, что, даже если он меня ударит, я вытерплю всё. Лишь бы только держать его в объятьях! Но он не стал применять силу, а только строго и возмущённо проговорил:
– Вот ещё недоразумение на мою голову. Что ты делаешь-то? Что я тебе, уличная девка?
Меня как водой окатило от его холодного, раздражённого тона.
– Холмс! – растерянно воскликнул я, отпуская его.
– Что? – Он смотрел на меня своим острым, непроницаемым взглядом и резкими, возмущёнными движениями поправлял на себе одежду. – Сиди спокойно. Ты соображаешь вообще, что делаешь?
Я был ошеломлён. Неужели я его обидел? Неужели со стороны всё выглядело именно так оскорбительно? Признаться, я был совсем затуманен страстью и ничто больше не видел и не мог понимать. Может, моё поведение впрямь было слишком вызывающим?
– Прости.
Он как-то быстро смягчился и, вдруг усмехнувшись – растянув губы в чуть скошенную горизонталь, потрепал меня по щеке.
– Ничего. Просто иногда, будь добр, слушай то, что я тебе говорю.
– Помилуй, я всегда только это и делаю, – ответил я, слегка задетый. – Даже если считаю, что ты не прав и если это в самом деле так.
Всё это заставило меня задуматься. Я понял, что плохо представляю, каких действий он ждёт от меня и как мне нужно себя вести, чтобы не обидеть его. Мне казалось, моё поведение было естественно: я не умел и не мог иначе. Я ведь был мужчиной. Впрочем, он тоже. И надо признаться, мои представления о том, каким надо быть, чтобы нравиться таким мужчинам, были весьма ограничены. Поэтому отношение Холмса ко мне – форма его страсти – казалось мне несколько удивительным. Впрочем, вообще Холмса никак нельзя было назвать человеком заурядным, поэтому и в страстях своих он был так же исключителен, как и во всём остальном.
И я вынужден был признаться себе, что не совсем понимаю, как мне строить отношения с ним. Одно дело дружба, а другое – любовь. В нашей дружбе я никогда не давал ему повода быть мной недовольным, обижаться или сердиться, но в любовных отношениях он был, как мне казалось, раним и необъяснимо щепетилен. А я ничего не знал о том, какой он в любви и какие требования предъявляет.
Наверно, вид у меня был настолько подавленный, что он сжалился и, обняв одной рукой, прижал меня к своей груди.
– Ну, что ты. Ещё не известно, кто у кого должен просить прощение.
– Сердце моё! Душа моя! – воскликнул я, чувствуя, что меня переполняют необыкновенные чувства нежности к нему, вроде какой-то юношеской влюблённости. С ним я чувствовал себя молодым и не боялся быть слабым, нежным и искренним.
– Потерпи немножко. Я не буду долго тебя мучить, обещаю.
– Только не покидай меня! – взмолился я, прижимаясь к нему. – Всё, что пожелаешь, только не оставляй меня.
– Уотсон, ради всего святого, не искушай меня, хороший мой! – вдруг негромко попросил он, и я уловил в его голосе мольбу и даже нотки отчаяния. Я быстро взглянул на него.
– Почему, Холмс? Почему?
– Я не хочу тебя потерять.
Он сказал это так, будто над нашими чувствами действительно нависла неминуемая угроза, будто он в полной мере сознавал её, будто знал больше меня. Я ничего не понимал. Решительно, я не понимал этого человека!
– Что? – встрепенулся я. – Что случилось? Это как-то связано с твоей профессией? Если нам угрожает опасность, я должен знать о ней. Может, я смогу что-то сделать.
Он покосился на меня добрыми, успокаивающими глазами.
– Пока ничего не случилось. И надеюсь, не случится. Опасность – не больше и не меньше обычной, к которой мы уже давно привыкли. Впрочем, если ты будешь участвовать в моих расследованиях, а не только концентрироваться думами на мне и глядеть на меня голодным, ничего не соображающим взглядом, то я буду очень рад. Но надеюсь, мы оба будем достаточно благоразумны и осторожны.
Как он любил мистифицировать! Я боялся за него, я всегда боялся за его жизнь, а он читал мне лекцию на тему пристойного поведения.
– Как вам нравится мучить меня, Холмс! – сказал я, гладя его тонкое бедро.
Скрестив руки на груди, он скептически поджал губы и недовольно посмотрел на меня, как на идиота.
– Вы ещё не знаете, что такое «мучить».

Дело было раскрыто, как всегда, блестяще, но Холмс по-прежнему всеми возможными способами избегал близости со мной. В этом у него уже был такой богатый многолетний опыт! Впрочем, мне казалось, что он посещал кого-то и отнюдь не ограничивал своих страстей. Мне же идти к женщине уже как-то не хотелось, а никакой другой мужчина, кроме моего друга, мне не был нужен. Однако, как ни стыдно мне было в этом признаться, я боялся узнать о его любовных похождениях слишком много. Но то, чего боишься, обычно и случается. Меня ждали испытания.
Я вернулся с работы как обычно. В прихожей мне встретила миссис Хадсон.
– Доктор? – удивлённо воскликнула она. – Вы в Лондоне?
– Да. Почему вы спрашиваете?
– Мистер Холмс сказал, что вы уехали в Корнуэлл, что у вас там пациенты.
– В Корнуэлле? – в свою очередь удивился я. – Что-то это далековато для практики. Лишние пациенты мне бы не помешали, но в Корнуэлле у меня их нет. А Холмс дома? Может, он уехал и хотел, чтоб я отправился за ним?
Миссис Хадсон как-то растерянно отвела глаза.
– Нет, он дома.
– С ним всё в порядке? Надеюсь, ничего не случилось? Он не взялся опять за наркотики? – спросил я, быстро скидывая пальто и шляпу и вешая их на вешалку.
– Нет, не взялся… Доктор Уотсон! – Достойная леди вдруг подалась ко мне и с беспокойством, просяще заглянула в мои глаза. – Может, вам пойти проведать кого-нибудь из своих друзей или родственников?
– Все мои друзья здесь. Миссис Хадсон! Что случилось?! – Я не стал дожидаться ответа и кинулся вверх по лестнице.
– Доктор Уотсон! – почти с мольбой воскликнула мне вслед наша хозяйка. – Вам лучше не ходить туда.
Но я уже вбежал в гостиную – и только теперь понял, что добрая леди была права. Холмс в халате и ночной сорочке с распахнутым воротом сидел у камина и курил свою тёмную глиняную трубку, которая обычно свидетельствовала о прекрасном расположении духа. Напротив него в кресле сидел инспектор Макдоналд, и – хуже всего – он почему-то тоже был в халате. Холмс что-то вдохновенно рассказывал, и оба весело смеялись. Моего друга всегда вдохновляло, когда его слушали, благоговейно раскрыв рот.
Я остановился на пороге, не зная, что делать.
– А, Уотсон. Разве вы не в Корнуэлле? – просто спросил Холмс, самым непосредственным образом устремив ко мне свой нарочито чистый взгляд.
Дался им этот Корнуэлл?!
– Нет. С чего вы взяли?
– Да так, просто подумал, – ответил он, затягиваясь трубкой и отворачиваясь на огонь, полыхавший в камине.
Я чувствовал, что моё лицо начинает полыхать, как этот огонь. Судя по всему, Макдоналд догадывался о наших с Холмсом отношениях и, видимо, почувствовав себя неловко, поднялся с кресла. Но Холмс взял его за руку и удержал.
– Сиди, Мак.
Не глядя на них, я скорее ушёл в свою комнату, повалился, не раздеваясь, на кровать, крепко-крепко зажмурился и сжал голову руками. Меня отчего-то трясло, и я никак не мог объяснить это и справиться с собой. Мне было больно, и горечь подкатила к горлу. Почему он был так холоден, так жесток со мной и так ласков с ним? У меня защипало в глазах, но я стал убеждать себя, что не стану распускать сопли, что выдержу.
Чтобы хоть как-то успокоиться, я закурил дрожащими, непослушными руками. Что со мной творится? В конце концов мы оба свободные люди, у нас нет друг перед другом никаких обязательств, и он может делать всё, что захочет.
Но только почему я поверил его словам, почему подумал, что он прекратит отношения с Макдоналдом?! Какой же я был наивный дурак! По-человечески мне было жаль Макдоналда, но меня сжигала ревность к нему. Этот легкомысленный юноша выглядел ещё моложе своих лет. Живой, весёлый и непосредственный, он легко смеялся и откликался на любые сигналы извне. Его можно было назвать смазливеньким, и такой тип, наверно, привлекал к себе. Может, в наших чертах лица и было отдалённое сходство, но, конечно, в сравнении с ним я проигрывал.
Вряд ли чувства Макдоналда к Холмсу можно было назвать любовью зрелого мужчины, скорее это была эллинистическая страсть юноши к своему учителю. Впрочем, я и сам чувствовал к нему нечто подобное. И именно это отношение нужно было Холмсу.
Мне кажется, Макдоналд давно знал – или догадывался – о том, что испытывает ко мне Холмс, и потому всегда уныло сторонился меня. Представляю, каких душевных терзаний стоило ему расследование смерти моей жены! Но впрочем, он мог и просто ревновать, потому что я был рядом с его возлюбленным. Не знаю, может, Макдоналд также думал обо мне как о более достойном сопернике и считал, что в чём-то мне уступает. Как бы там ни было, теперь та же участь постигла и меня: если можно так выразиться, мы были с ним в расчёте.
Но почему мой друг дарил ему ласки, которых был лишён я и которые были мне так нужны? Этот вопрос исподволь мучил меня уже давно. Если он и вправду любил меня, как говорил, и искал утешение в постели с другими, то почему он избегал близости со мной? А любил ли он меня вообще или это был его очередной блеф? Похоже, даже миссис Хадсон знала обо всём больше меня, знала, что он не порвал с Макдональдом. Почему же не знал я?
Я безостановочно курил, но это мало помогало. Я чувствовал, что чем дальше, тем меньше перестаю что-либо понимать и запутываюсь в своих мыслях. Были только обида и горечь. Я чувствовал себя покинутым, преданным. Всё вдруг как-то потеряло смысл, я ничего не хотел и не знал, что мне делать.
Но вдруг Холмс постучал в мою дверь и вошёл в комнату.
– Ужинать будешь? – спросил он, кинув на меня быстрый, неуловимый взгляд и тут же опустив глаза.
Он пришёл меня помучить, добить меня! Очень благородно с его стороны!
– Нет, я не голоден, – выговорил я, почувствовав, что если придётся ещё говорить, то закричу от боли.
– Он ушёл – тебе незачем тут отсиживаться, – строго, холодно, чуть насмешливо произнёс Холмс.
Мне было стыдно глядеть на него. Что я мог ему сказать? Этот человек терзал мне душу, но я любил его и не хотел обидеть.
– Прости! – едва слышно произнёс я и, сглотнув ком горечи, что перекрывал мне горло, чётче добавил: – Да, сейчас иду.
Холмс посмотрел на меня каким-то странным, блеснувшим взглядом и произнёс ещё резче:
– Но если ты собираешься в очередной раз пилить меня, то можешь оставаться здесь!
Я опустил голову и ответил только:
– Как скажешь.
Он смотрел на меня и отчего-то молчал. Мне казалось, он как будто хочет что-то сказать, но, видимо, он понимал, что самого его присутствия сейчас уже предостаточно, чтобы повергнуть меня в отчаяние. О, скорей бы он ушёл! Я не мог выносить его взгляда. Мне было больно и стыдно своих страданий. Он постоял немного и наконец удалился, ничего больше не сказав. Я с силой уткнулся лицом в подушку и стиснул зубы.
К ужину я так и не вышел и просто лежал, ни о чём не думая и отрешённо глядя в пространство. А ночью я снова пришёл в его спальню.
– Уотсон! – как мне показалось, отчего-то испуганно воскликнул он и тут же резко прибавил: – Что, так и будешь каждую ночь являться ко мне, как клоун печального образа?
– Да, буду, – уныло, но упрямо ответил я.
– Ну и дурак бесхарактерный! Шёл бы ты спокойно спать, а? Пошёл вон в конце концов. Мне это надоело, – недовольно заключил Холмс.
– Я не засну без тебя. Можно мне остаться?
– А если я скажу «нет»? – жёстче произнёс он.
– Я всё равно останусь. – Я сел у его кровати, взял его руку и стал целовать. Пусть он прогонял меня, пусть он не верил мне, но я отдал бы всё и вытерпел бы всё, чтобы быть с ним рядом.
– Уотсон! Ты с ума сошёл! – воскликнул он, быстро сев на кровати и тряся меня за плечи. В его голосе вдруг зазвучала такая знакомая мне тревога и нежность. – Что ты?! Зачем ты так? Говорю тебе, уходи. Что мне надо сделать, чтобы ты меня послушался? Окончательно разбить тебе сердце? Почему ты меня не слушаешь?
– Потому что люблю. – Я уткнулся лицом в его живот и стал целовать его тело сквозь рубашку.
– Какого чёрта! – взмолился он. – Не заставляй меня мучить тебя. Не заставляй! Слышишь? Ты разрываешь мне сердце. Я и так уже причинил тебе неискупимые муки, и мне придётся с этим жить. Уходи же, я тебя прошу, умоляю, уходи.
В ответ я повалил его на кровать и стал осыпать его поцелуями. Все его попытки отшвырнуть меня только придавали мне решимости, и мне уже начало казаться, что на самом деле он именно этого и добивается. Впрочем, вряд ли он сам отдавал себе отчёт в этом.
– Почему ты такой? – стонал он. – Почему ты мне всё прощаешь? Не прощай, не надо, я не заслуживаю твоего прощения.
– Я хочу твоей любви!
– Ах ты, Господи! Глупый, глупый! Совсем глупый! Я же знал, что ты, конечно же, никуда не уехал. Понимаешь ты или нет? Понимаешь, как это было подло? Хочешь, чтобы я подробно тебе всё растолковал?
Он бы ещё теорему Пифагора собрался мне доказать, пока я ласкал его!
– Муки ревности ничто по сравнению с теми муками, что предстоят мне без тебя.
– Вот ещё выискался Сенека на мою голову, – простонал он и, крепко обняв, стал меня целовать.
Как всегда, в награду за причинённые страдания он был необыкновенно ласков со мной. И в знак своей беззаветной преданности я целовал и нежно кусал его стопы. Совершенно счастливый, я засыпал в его руках. Пожалуй, с каждой ночью наша близость становилась всё горячее, и я уже стал думать, что всё это было его очередным гениальным планом по завоеванию моей любви. Но, даже если это было так, я был счастлив этим.
Утром я проснулся в пустой постели. Его рядом со мной не было. Холмс всегда очень трепетно относился к моему сну – наверно, потому что сам часто недосыпал и знал, как это важно.
Дабы не пугать нашу досточтимую хозяйку тем, что выхожу поутру из спальни мистера Холмса, я приложил ухо к двери и прислушался к тому, что делается в гостиной. Там было совершенно тихо, и потому я спокойно вышел.
Часы показывали 9, и я думал застать друга за завтраком, но Холмса так и не обнаружил. Тогда я спустился вниз, на кухню, где хозяйничала миссис Хадсон, и спросил, куда делся наш великий детектив.
– Я думала, вы знаете, – удивилась леди. – Судя по тому чемодану, с которым я видела его утром, он собрался в довольно далёкое путешествие.
У меня не было оснований не доверять дедуктивным способностям нашей хозяйки. Поблагодарив леди, я, сильно озадаченный, поднялся в гостиную. Неужели Холмс, не предупредив меня, вправду уехал куда-то далеко? Почему же он ничего не сказал мне? В мою душу закралась страшная мысль: а вдруг он решил сбежать от своей страсти и покинуть меня? После того, как был со мной так страстно нежен ночью?! А вдруг это было его прощанием? Я даже думать об этом боялся. О! это был невозможный человек! Он сводил меня с ума своей неординарностью! Ночью он был одним, а днём совершенно иным. Я одновременно и злился на него, и жалел его.
Расхаживая по комнате – признаюсь, это была одна из тех привычек, которые я перенял у своего друга, – я попытался успокоиться и найти другое объяснение его исчезновению. Я вспоминал, не фигурировал ли в каком-нибудь недавнем деле чемодан, который нужно было вернуть владельцу. Но ничем подобным Холмс в последние дни не занимался. Может, он отправился отнести какие-то вещи? Но куда и зачем? Может, он в очередной раз решил начать двойную жизнь, как тогда, когда втёрся в доверие к горничной Агате? Или снова изображал бродягу или какого-нибудь маразматического старикашку? Боже мой! Если так, то, даже пройдя мимо него, я не узнаю его в подобном образе! А он ведь, случайно встретив меня, никогда и ни за что не раскроет своё инкогнито! Может, он отправился в какой-нибудь наркотический притон, чтобы неделю сидеть там, скорчившись, над трубкой с опием? А может, он вправду уехал… с Макдоналдом?!
Я не знал что и думать. Все эти гипотезы нужно было проверять, и я начал с того, что отправился в его комнату. Может, там мне удастся найти хоть что-то, что подскажет мне ответ.
Обычно всё здесь валялось в рабочем творческом беспорядке, но теперь всё было убрано и поражало аккуратностью. В таком образцовом порядке оставляют дела, когда надолго уезжают. Или добровольно уходят из жизни. Впрочем, не с чемоданом же!
Несмотря на свою франтоватость, он никогда не был прихотлив в быту и даже в далёкое путешествие мог отправиться с поклажей, состоящей, к примеру, из химикатов или гримировальных принадлежностей, а не обычных вещей.
Его одежда в шкафу имела едва уловимый, смешанный запах лаванды и его тела. Всё здесь, в его комнате, было пронизано его энергией, его флюидами, его духом. Всё было на месте. Только его самого не было. И постель, на которой мы провели всего лишь две стыдливые ночи, теперь выглядела сиротски и нагоняла на меня невыносимую, немыслимую тоску. Я не мог больше здесь находиться и ушёл в гостиную.
Я решил просто подождать некоторое время. В конце концов Холмс не в первый раз уже внезапно пропадал и потом так же внезапно возвращался. Но всё это было прежде – до того, как мы признались друг другу в своей страсти. Тогда я знал, что если он жив – то обязательно вернётся. А теперь я вовсе не был уверен в этом. Так может, нам не надо было переходить эту грань? Это так желанно сблизило нас и так внезапно нас разъединило.
Я наспех позавтракал и пошёл на работу, которая немного помогла отстраниться от тревог. Но когда вернулся домой, его всё ещё не было. И я решил ещё подождать – до завтра.
Ночью ливень бешено затарабанил в стекло, и я проснулся. Я был один. Меня охватили страшная тоска и отчаяние, которые никогда не приходили ко мне днём. Без него меня ждало одиночество. Пусть даже счастье с ним было иллюзией – я не хотел, чтобы она исчезала. Я не понимал, зачем живу, что буду делать утром и к чему вообще всё. Но, к счастью, мой организм был утомлён и ещё не успел как следует отдохнуть, и вскоре я забылся, погрузившись в сон.
Утром я проснулся унылым и подавленным. Идя на работу, я всматривался в каждого бродягу, в каждого старика, матроса, лудильщика, священника и даже в каждую пожилую леди, пытаясь распознать в них своего пропавшего друга. Но всё это были чужие люди, а не мой Холмс.
В конце концов вечером я даже собрался написать объявление в газету. Холмс всегда просматривал заметки, где говорилось о пропавших людях, и если он в Лондоне, то должен был обязательно увидеть мою весточку. В нахлынувшем на меня волнении я наконец быстро набросал в блокноте: «Любимый мой! Умоляю, вернись ко мне! Я не могу без тебя жить. Дж.У.» Он, без сомнения, поймёт, что это я ему написал. Конечно, вряд ли это подействует на его совесть, но всё же объявление стало бы ещё одним поводом надеяться.
Однако относить текст в редакцию я не спешил. Как на меня там посмотрят? Мне было стыдно своих чувств и тех глупых слов, в которые мои чувства были обличены.
Что ему я? Что нового я мог ему открыть? Его любовные похождения были так же многочисленны, как раскрытые им дела. У него было столько любовников – от премьер-министра до… Впрочем, я не знал, как далеко Холмс зашёл. Наверняка в тех притонах, куда его порой приводили расследования, он находил не только разгадки детективных тайн, но и пьяную, продажную любовь размалёванных, ломающихся юнцов. Мне была чужда эта жизнь. Мне нужен был только он, мой друг, мой Шерлок Холмс, так легко пробудивший во мне эту непостижимую, бунтарскую страсть.
Когда я думал, что он дарит кому-то свои ласки, свой темперамент, которых был лишён я, мне становилось тоскливо и больно. Я не знал, с кем у него связь, и мысль о том, что отношения у него могут быть С КЕМ УГОДНО, сводила меня с ума и повергала в отчаяние. В каждом мужчине, с которым был знаком мой друг, мне мерещился удачливый соперник. Мою душу грызли ревность, чувство несправедливости и обиды. Разве я меньше стоил его любви? – я, который всегда был с ним рядом, который был готов отдать за него жизнь? – я, его верный пёс? Разве кто-то любил его так, как я?
Он наверняка знал это, и, несмотря на все свои малодушные подозрения, я верил, что он ценит мою преданность, что ему чужда подлость и что рано или поздно он вернётся ко мне. Что бы он там ни говорил о моём морализаторстве, для меня Шерлок Холмс был образцом прежде всего высокой нравственности и самопожертвования. Несмотря на все свои пороки и слабости, он никогда не оставлял в беде беззащитных и был верен своему долгу до конца.
Для того чтобы успокоиться, забыть тоску и создать иллюзию его присутствия рядом, я разбирал все свои чувства к нему и, записывая их, словно заново всё это переживал. Хорошенько подумав, я обнаружил, что мои чувства эволюционировали, и тогда у меня получилось составить нечто вроде их периодизации. Этапы наслаивались друг на друга, и я не всегда мог выделить временную границу между ними, но их суть я теперь осознавал совершенно ясно.
Нулевой этап – начальный и, пожалуй, самый долгий. Странное, неосознанное чувство удовольствия от общения.
Первый этап. Сначала хотелось просто ЕГО – беспредметно и очень сильно, так что трясло и голова при этом не работала вообще.
Второй этап. Постепенно присматривался, постоянно влюблялся в новое: улыбку, глаза, волосы, губы, руки, брови, нос, голос, манеры, слова, походку и т.д. Восхищение.
Третий этап. Хотелось близости: держать в руках, обнимать, всё подряд. Хотелось, чтобы он весь стал моим, всем телом, каждую клеточку которого я одинаково любил нежной, восхищённой любовью. Нежность.
Четвёртый этап. Хотелось удовлетворить как мужчину (уже осознанно), вообще приносить радость, пользу, что-то значить. Я мечтал покрыть его тело поцелуями, мечтал ощутить на своих плечах тяжесть его ног. Страсть.
Пятый этап. Хотелось прижать к себе, почувствовать и подтвердить свою принадлежность ЕМУ, как-нибудь ласково назвать, сидеть у ЕГО ног, обняв их и целуя. Преданность.
Шестой этап. Люблю спокойно и ровно – ЕГО целиком и вообще не знаю, как выразить это непреходящее чувство. И если не говорил, не выражал словами – не значит, что не чувствовал. Любовь, которая включает все возможные любови, неотделимые друг от друга. Верность.
Я анализировал свои чувства, раскладывал их на этапы: за годы тесной дружбы с Холмсом я привык мыслить, как он. Любопытно, повлияло ли на него общение со мной, взял ли он от меня какие-нибудь черты? Или это лишь я был настолько восприимчив к его персоне?
Конечно, я не собирался показывать моему другу эту периодизацию, потому что знал, что она смутит его и потому Холмс, скорее всего, просто посмеётся над моей сентиментальностью.
Похоже, я настолько был им одержим, что не только составлял подобные списки, но и видел его в случайных прохожих на улице, замечал отдалённое сходство с его утончёнными чертами в их лицах. Его высокая, чуть сутулая фигура словно мелькала в толпе, и я жадно искал её глазами. Мне хотелось, чтоб он был со мной, чтоб он был рядом, чтоб он был моим.
Быть может, мне, как и ему, надо было искать утешение в объятьях человека, хотя бы внешне похожего на моего друга. Но я понимал, что мне нужен только он, единственный на свете… детектив-консультант! – как он сам часто говорил. А если серьёзно, то я верил, что никто и никогда не сможет любить меня так, как этот человек: такой властный, сильный и такой по-детски беспомощный; такой жёсткий и непреклонный и такой нежный и заботливый; такой циничный и порочный, но такой чистый и возвышенный. Я любил его таким, каков он есть, и готов был прощать ему все его ошибки, недостатки и заблуждения.
Однако почему-то крик собственной души смущал меня, и я отложил приготовленное объявление и даже не открывал ящик стола, куда его спрятал. Да уж! для писателя это не очень добрый знак – стыдиться своих чувств, выплеснутых на бумагу. Но надо было что-то предпринимать, искать его, иначе я бы просто сошёл с ума. В конце концов мне теперь в прямом смысле было нечего терять. Как малодушно было заботиться о том, что подумают другие, когда речь шла о любви и счастье всей моей жизни!
И я пошёл в редакцию. Не без волнения я заполнил бланк и протянул его служащему. С абсолютно безразличным видом тот прочёл текст, взял с меня деньги и вручил мне квитанцию. Дело было сделано, и всё оказалось совсем не страшно. Я стоял и рассеянно смотрел на скупую казённую бумажку в своей руке. Разве мои чувства были сопоставимы с ней? Пожалуй, теперь, перешагнув через этот барьер, я понял, что готов признаться всему миру в том, что люблю мужчину, люблю своего друга – единственного на свете знаменитого детектива-консультанта Шерлока Холмса.
Это признание придало мне смелости, и вечером я решился ещё на один дерзкий шаг – я отправился домой к Макдоналду. Меня трясло: я шёл к человеку, который совершенно легко мог отнять у меня Холмса. И, честно, я боялся встретить там моего друга.

(продолжение следует)

@темы: Шерлок Холмс, Рассказы, Jeremy Brett, Творчество

---

Музззу-Дедушке-Бретту-Газали от мене

Вот ни прозу, так хоть стыши попишем.

Зеленоглазому Музззу

Когда улетают привычные старые музы,
Скажи мне, что делать? Скажи мне, куда же идти?
Когда разрываются старые крепкие узы,
То гаснет свеча, и я больше не вижу пути.

И тянутся пальцы во тьму – о, возьми мою руку!
Я буду тебе, словно пёс, верно, честно служить.
Неужто, скажи, заслужила я эту разлуку?
Но кем мне ещё утешаться и кем дорожить?

Но... Станет смешно – рассмеюсь и забуду, что было.
И снова мы встретимся – как будто бы в первый раз.
Ведь годы прошли, а я всё же тебя не забыла,
О, Муза моя с маньячным жарким блеском таких добрых глаз.
10 февраля 2008 г.

@темы: Jeremy Brett, Стихи

---

Витторио Гасман

Витторио Гасман - актёр, которого я хотела бы увидеть в роли Шерлока Холмса, - и по драматическому таланту, и по внешности подходит. И кстати в незабвенной "Войне и мире" тоже играл - Анатоля Курагина. Ага, вместе с Бреттом. Всегда знала, что мир тесен. Но не до такой же степени!

Искала какую-нибудь симпатифную крупноплановую фотку. Нашла:
Статья о жизни:
mediateka.km.ru/bes_2002/encyclop.asp?TopicNumb...
Статья о смерти:
www.ng.ru/culture/2000-07-01/7_brief.html
Витторио Гасман в роли Гамлета:

@темы: Персоналии, Кино, Витторио Гасман

---

[J]Reina Emerald[/J], вдохновилась вчера твоим Крылатым. И в какой-то степени Ремом.
В литературный с такими стихами, как у меня вчера написались, конечно, не берут, но тем не менее они пишутся. Безумно хочется чего-то красивого и... трагичного.

Обморок

Катится небо сколками луж под ногами.
Тонкие пальцы ложатся на впалый висок...
Было ли что? Или снилось ли всё между нами?
Ты одинок... Знаешь, я без тебя одинок.

Болью прострелит безвыходной глупое сердце.
Пальцы прохладные вздрогнут и чутко замрут.
Только дыханьем твоим они могут согреться.
Катится небо, и серые тучи плывут.

Катится небо, плывут облака в скользких лужах.
Кружится боль, но – заставить не сможет кричать:
Стисну виски, стисну зубы. Слова «ты мне нужен»
Пусть будет некому с тихой любовью шептать.
8 февраля 2008 г.

Чую, если так дело и дальше пойдёт, нам впору будет вместе призывать одну музу, чтоб по два раза её не беспокоить. Прикинь, сидят два таких маньякА: такой весь мощный, по-жызни глубоко думающий гуру Достоевский-Сократ, время от времени превращающийся в Тинейджера-По-Ж, и такой здоровый, примерно бреттовских размеров, мужыг-шкаф Гексли-Газали, время от времени воображающий себя порхающей бабочкой и в эйфории сшибающий всё на своём пути, но сейчас в который раз твердящий, что утопится в Рейхенбахе... В общем, сидят они в позе лотоса, пристально глядят друг на друга, грызут пёрья. Грызут, грызут...
И заявляется такой немного бухой маниакально-депрессивный взлохмаченный муззз в ночной рубашке поверх пальто, то есть в пальто поверх ночной рубашки, и говорит:
– Ну чё вы сидите-то? Вдохновения ждёте? Щас будет вам вдохновение! – И тыдыжь обоих пыльным мешком, то есть мешком с золотой пыльцой!..
И оба как кинутся лихорадочно писать, писать, писать... В общем, сидят они, осыпанные это пыльцой с ног до головы, и творят! Только перья скрипят! Триллер! Хичкок отдыхает!


А теперь будет еротика не для слабонервных. Не знаю, каким боком оно относится к ШХ и ДУ, но оно сочинилось. Просто я вчера ночью подумала, что, даже несмотря на всю маниакальность, надо иногда кушать, и решила съесть пахлаву. И в итоге написала стих.

Мёдом ли пахли твои обнажённые плечи?
Руки мои ли талии тонкой изгиб
Трепетно-тайно ласкали? Что может привлечь их?
Я ли люблю? жду в ответ поцелуев твоих?

Мёдом ли пахли твои обнажённые плечи?
Я, замирая, губами касался едва
Тела, которое нежным цветком мне навстречу
Страсть источало медовую, как пахлава.
9 февраля 2008 г.


А теперь самое антересное. Стих этот я писала на телефон, а у меня на нём Т9 установлено. Так что предлагаю неузнаваемую альтернативную версию этого стиха – вот что бы у меня написалось, если б я невнимательно перебирала варианты слов:

Нежно ли пауки танк обнажённые плеши?
Пули они ли убили умолол избив?
Уперетом-талон ласкали? Чум может привлечь йу?
Ы ли любля, ежу в ответ поцелуев хамит (танку)?

Нежно ли пауки танк обнажённые плеши?
Э, замираю, касался зева
Узла, которое медным чадулом нож мод навстречу
Страстя истощало незнаю, лай паукава.

Добивает, конечно, «талон ласкали». Это типа эвфемизм такой – «талон». Сразу картинка представляется: в очереди на приём к сексопатологу. Один пациент другому: «Поласкайте мой талон». А другой отвечает: «А вы пока мой талон поласкайте». И сидят друг другу талоны ласкают. Выходит из кабинета врач: «Так, ваши талоны?» Пациенты такие: «Доктор, что, тоже поласкать хотите?» Врач ужасается и кидается к медсестре: «Срочно скорую психиатрическую вызывай! Это уже не мои пациенты! Они тут галлюцинируют, это массовый психоз».

@темы: Шерлок Холмс, Друзья, Стихи, Творчество, Стёб

---

Каждое утро просыпаюсь и думаю: надо сделать это, это и это. А потом: а смысл? Зачем? Кому это надо? Мне? Зачем мне? Может, всё вообще ерунда и глупость, может, я себя не на то трачу. И что тогда ТО? И каковы те критерии, по которым можно определить это важное ТО? Хочется знать, что ты живёшь не напрасно и делаешь большое, нужное дело.

Ага, строишь БАМ, причём, одна и голыми руками. А при этом ещё разрабатываешь концепцию судебной реформы... или нет, лучше – концепцию какой-нибудь военной доктрины или доктрины образования для страны – потому что звучит офигительнее... и, как пионер, всегда готова пожертвовать жизнью, чтобы освободить общество от какого-нибудь идеализированного зла в чистом виде, типа Мориарти... И страшно гордишься всем этим!
Вот поэтому мне и близок Шерлок Холмс, что у меня порой такие ж маниакальные заскоки появляются.
Наверно, просто устала, и надо хотя бы день никуда не бежать, посидеть дома, просто ничего не делать и главное – не думать.

@темы: Шерлок Холмс, Самопознание, Мысли вслух

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Гамлет и Дон Кихот

Услышала по телику, что Тургенев написал статью «Гамлет и Дон Кихот» - в честь того, что первая часть «Гамлета» и первая часть «Дон Кихота» были изданы в один день. И как только заметил Иван Сергеевич!
Интересно, из этой статьи можно почерпнуть что-нибудь в плане соционики? Или это чисто литературоведческое исследование?
Боян! Вот чем больше узнаёшь, тем больше понимаешь, сколько ты ещё всего не знаешь!

@темы: Литература, Мысли вслух

---

Про выборы

В который раз у нас и в Америке совпадают президентские выборы. Странное совпадение. Так прям парочками наши главы государства с американскими и возглавляют свои страны:
Горбачёв – Рейган (ну, Буш-ст.),
Ельцин – Клинтон,
Путин – Буш-мл.
Прям эпохи такие, со своими особенностями. Специально что ли подгадывают? Во всяком случае на противоположных сторонах земного шара – географических – в очередной раз будет решаться будущее мировой геополитики. Хотя политологи говорят, что в 21 веке мир будет многополюсным. Я бы сказала: ОПЯТЬ многополюсный. Потому что он уже давно такой, он всегда таким был.

@темы: Политика

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Ну вот и опустили девочку каноноборцы. Да, не канонические ШХ и ДУ. Зато ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ. И любовь их не каноническая. Ага, и за счастье надо платить. За счастье творчества - слышать разгромные отзывы. Но... если этому суждено было случиться, то... хорошо, что это случилось раньше, а не позже.
...Всё равно, что сказать матери, что её ребёнок - урод. Да, урод. Но всё равно он имеет право ЖИТЬ.

Зря я, конечно, стала всё это обнародовать. Ну, моё и моё, пишешь для себя - ну так и пиши для себя.

Пойду утоплюсь в Рейхенбахе переименовывать героев. Больше никаких Шерлока Холмса и доктора Уотсона и никаких обнародований.

@темы: Мысли вслух

---

Зверски поглумилась над песенками

Предупреждение: это пошло. Местами очень.

ШАЛАНДЫ ПОЛНЫЕ КЕФАЛИ

Краткое содержание: песня о несчастной любви бедного рыбака Джонни к истинному джентльмену мистеру Холмсу. Плюс бухой Раммштайн и говорящая собачка Соня.

Шаланды полные фекалий (чайкиных – см. Ктулху)
В порт Темзы Джонни приводил.
У всех бендюжников вставали,
Когда в пивную он входил.

Фингал синеет лишь под глазом,
А сердце просится в полёт!..
Но все кричат: «Заткнись, зараза!»
Джон, как Раммштайн бухой, поёт:

«Я вам не скажу за весь град Лондон,
Клиентура очень велика...
Но с тех пор, как я стал бредить Холмсом,
По колено стала мне река!»

Собачка Соня как-то в мае
Куснула Джона без прикрас...
Услышал Джонни: «Все вас знают,
А я кусаю в первый раз».

В ответ он пнул ногой собачку
И молвил с явным холодком:
«Вы не собачка, а м*дачка,
Но дело, видите ли, в том:

Я вам не скажу за весь град Лондон,
Клиентура очень велика,
Но с тех пор, как я стал бредить Холмсом,
По колено стала мне река!»

Град Лондон кумполом накрылся,
Гайд-Парк распутный был в цвету...
«Наш Джонни в мужика влюбился!» -
Кричали докеры в порту.

Об этой новости неделю
В порту кричали рыбаки...
На нём женились в самом деле
Со страшным скрипом моряки.


А теперь менее пошлый стёб.

Erno Много-Мудрый! хотела посвятить это тебе и твоим героям, но потом поняла, что это не совсем отражает твою трактовку отношений братьев Холмс. Так что посвящение – на твоё усмотрение. Если его примешь.

Цветок и нож

БОБЁР И МОРЖ
(о непростых отношениях братьев Холмс непосредственно после Рейхенбаха)

Морж:

Не смогу солгать в глаза.
Но ты выбрал с Джоном расставанье.
Я не знаю, как сказать.
Словно сил в тебе на одно дыханье!
Что ты выберешь сейчас:
Иль продлишь разлуку лишь на час,
Или убьёшь молчаньем?

Бобр:

Морж, так будет лучше всем, прошу тебя, пойми.
Ты просто Джону обо мне не говори:
«Не зря ты ждёшь».
Бобёр и...

Морж, но мы же братья, уметь лгать – у нас в крови.
Не в первый раз тебе – так Джона обмани.
Чего ты ждёшь?
Бобёр и Морж.

Морж:

Поселилась в душу мне ревность серая:
Ты так любишь Джона!
От любви спасенья нет,
Что ни делаю - пропади оно всё!
Что ты выберешь сейчас:
Иль продлишь разлуку лишь на час,
Или убьёшь молчаньем?

Бобр:

Морж, но мы же братья, уметь лгать – у нас в крови.
Не в первый раз тебе – так Джона обмани.
Чего ты ждёшь?
Бобёр и...

Морж, пусть говорят, Бобру не должен быть сродни.
Но не узнает Джон о всей моей любви.
И ты поймёшь...
Бобёр и Морж!

@темы: Шерлок Холмс, Стихи, Стёб

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Тот самый детективный фанфик

Люди! Большая-пребольшая просьба прочесть ЭТО и оставить свои комментарии!

ЭТО – начало того самого мясного детективного фика: драма в личной жизни ШХ и ДУ, описание трупа и скрупулёзное расследование с мягким юмором несколько чёрного оттенка. А затем телячьи нежности.

Люди! Ваше мнение мне очень важно для дальнейшей работы над ЭТИМ!

Предыстория: Холмсу и Уотсону лет по 40 с хвостиком (мой любимый возраст! ), несколько лет они живут как семейная пара, первая страсть в общем-то прошла (потому эротика весьма умеренная – даже эвфемизмы не понадобились! ), и любовь их постепенно начинает входить в привычку, но тут случается нечто.
Название рабочее:

@темы: Шерлок Холмс, Рассказы, Творчество

---

Это должен знать и уметь каждый

Запомнить: «ПО ОЧЕРЕДИ» пишется раздельно!
А то слитно написала и думаю: «А чё это комп красненьким подчёркивает? Разве раздельно пишется?» Оказалось – да. А чё, в буквальном смысле что ли – очередь? потому и раздельно? С тех пор, как колледж закончила, весь язык перезабыла нафиг! даже несмотря на то, что всё время чё-то пишу.
Интересно, «по очереди» – это чё, наречие такое или просто существительное с предлогом? Хотя какое ж это может быть наречие, если раздельно пишется! А то мне О. чё-то говорила про то, что наречия, образованные от существительных, пишутся слитно. Разве? Наречия, по-моему, все от существительных образованы, а пишутся все по-разному... От, самоё ещё учить надо!
...Шлёт смс: «9-го день встреч выпускников». Ага, 9 мая – день встречи ветеранов. Хотела ответить: «Да мне пофигу, у меня опять полоса интроверсии», – а потом дотумкалась, что это намёк, причём большой и жирный. Бойан! Надо подарок новогодний сооружать...

Где-то у меня словарик самодельный валялся, надо занести в него «по очереди»...

@темы: Мысли вслух