Если у тебя есть гештальт, закрой его.
Называется, посади меня за комп ночью – так я ещё один рассказик напишу. 
Когда писала, какого-то фига представляла Бёрка-Уотсона и Бретта-Холмса со всеми вытекающими последствиями. 
А вышло, наверно, опять про двух женщин.
читать дальше – Холмс, – тихо, почти шёпотом позвал я. – Холмс, вы меня слышите?
Он молчал и не шевелился. Мертвенно бледный, осунувшийся, он как будто не дышал. Его тело покоилось на диване, тонкая рука безвольно висела. Я испугался, что у него передозировка, и наклонился ближе. Его глазные яблоки под впалыми веками были неподвижны.
– Холмс! – почти в отчаянии вскричал я и поднёс руку к его шее, чтобы проверить пульс.
– Уотсон... – слабо выдохнул он, и его веки едва затрепетали. Я скорее отдёрнул руку.
– Что с вами?
– Всё в порядке. – Он открыл глаза и устало поглядел прямо на меня. Моё лицо было в дюйме от его лица, и я видел, как его зрачки реагируют на свет и звездчатая радужка сужает их. Видел его чётко очерченные губы, чувствовал его лёгкое дыхание... Нет, нельзя так близко! Я скорее выпрямился. Наркотического опьянения не было, а значит, можно не волноваться.
– Холмс, я вас разбудил? Простите.
– Нет, Уотсон. Я не спал, просто задумался.
Ну да, и думал он так уже несколько часов, хотя дела, которое стоило бы таких длительных размышлений, у него сейчас не было.
– Холмс, – решился-таки заговорить я, – ведь вредно так долго спать днём. Потом трудно бывает уснуть ночью, режим сбивается, и организм перестаёт работать в правильном ритме.
Он отвернулся, уткнувшись носом в спинку дивана, и промолчал. Похоже, он не хотел бороться со своей апатией.
– А если вам придётся вести какое-то важное расследование завтра? – продолжал я. – Вам просто необходимо поддерживать себя в форме.
– Уотсон, не надо, ради Бога, – нахмурясь, проговорил он, но тем не менее встал с дивана и, натянув на плечи бабушкину шаль, подошёл к полочке с трубками. – Расследования не будет. – Он взял старую глиняную трубку, не спеша, набил её табаком и раскурил.
– Ну, Холмс! При всём уважении к вашему таланту – вы не можете знать этого заранее.
Он недовольно поджал губы и отошёл к окну.
– Будет ли расследование, зависит только от меня. Точнее, от моего, как вы выразились, таланта.
– Что вы хотите этим сказать, Холмс?
Он резко развернулся и направился в свою комнату. Я пошёл за ним, и ему это явно не понравилось. С хмурым видом он улёгся на кровать, видимо, ожидая, что я покину его.
– Холмс, неужели вы думаете, что есть те, кто будет совершать преступления лишь из-за того, чтобы помериться с вами силами? Вам кто-то собирается бросить вызов? Но ведь это надо предотвратить, пока не пострадали невинные люди.
– Не волнуйтесь только, никто не собирается бросать мне вызов. – Он беспокойно сел на кровати. – А вот зачем вы, Уотсон, собирались будить меня?
Хорошо, что он смотрел на пол, потому что я, как мне кажется, покраснел.
– Ну... Затем что нельзя так долго спать.
– Может, вы думали, будто я принял слишком большую дозу наркотиков? – Он поднял на меня пристальный жёсткий взгляд, и похоже, я покраснел ещё больше.
– Ну... Да.
Он вздохнул и затянулся трубкой.
– Разве это имеет какое-то значение, Уотсон?
– Боже мой, конечно, имеет! – возмутился я. – Ни один врач не в состоянии спокойно смотреть, как человек добровольно себя убивает этим ядом!
– Ну так и не смотрите.
– Холмс!
Он поморщился – так, как будто я ему надоел, – и снова вышел из комнаты в гостиную. Он словно пытался убежать от меня. Как последний трус!
– Поймите же, друг мой, такой человек, как вы, просто не имеет права так безалаберно обращаться со своей жизнью, с собой, со своими талантами. Раз уж природа наградила вас этим удивительным даром, ваша обязанность использовать его на благо людям, а не зарывать в землю. Чёрт побери, Холмс, вы же всё прекрасно понимаете! Где ваше чувство ответственности?
Он опустил голову.
– Если бы вы знали, Уотсон... Сложно с этим жить. Моя ответственность при мне, и я её вполне осознаю.
– Так в чём же дело, друг мой? Бросайте, бросайте наркотики и поскорее. Пока это ещё возможно.
Некоторое время он молчал и наконец тихо выговорил:
– Невозможно. Уже невозможно. За всё в жизни приходится платить. Я заплатил свою цену. Я теряю способности.
– Что?
– Уотсон, неужели вы не видите?! – закричал он, нервно передёрнув плечами. – Или вы ослепли?!
Быть может, я действительно ослеп в своей страсти к нему? Мои мысли в последнее время были заняты только запретными, сладкими фантазиями, мечтами о нём, мечтами о невозможном. Я понимал, что мои грёзы напрасны, а теперь оказывалось, что они ещё и губительны. Но я не мог справиться с собой и перестать думать о нём – ежедневно, ежечасно, ежеминутно. Я не мог его не хотеть. И лишь теперь я начал осознавать, что за своими грёзами, которые затмевали мой разум и застилали мои глаза, я не видел реального положения вещей и реальных проблем. Ему нужна была помощь.
– Нет, Холмс, вы ничего не теряете, – твёрдо сказал я, подойдя к нему ближе. – Болезнь... А ваши наркотики – это болезнь! Болезнь мешает вам оценивать своё состояние объективно. Поверьте, со стороны виднее. Вы не теряете способности, но, если перестанете верить в себя, точно можете потерять.
Он бесшумно вздохнул и заговорил смиренно:
– Простите, Уотсон, простите. Я напрасно вас беспокою. Вам вовсе не нужно из-за всего этого переживать и по-лишнему забивать всем этим голову. В конце концов это моя жизнь, и ответственность за решения, которые я принимаю, целиком и полностью лежит на мне одном. Я уже всё решил для себя.
– Решили? О чём вы?
Он закрыл глаза и стал тереть пальцами веки.
– О том, что всё напрасно. Я жил неправильно. Я жил какими-то непонятными, нереальными идеалами, и всё это было лишь фикцией и самообманом. Я думал, что мне это под силу – сделать мир хоть чуточку чище и лучше. Но я ошибался. Это лавина, которая способна поглотить с головой любого. Я один, и я ничего не могу. Я не могу справиться со своими собственными пороками, так где уж мне бороться со злом и искоренять пороки других! Разве у меня есть на это моральное право? Нет. Так зачем мне тогда эти способности? Зачем тогда всё?
– Холмс, Холмс, что вы! Если уж у кого и есть моральное право бороться с несправедливостью, так это у вас. Ваша нравственность столь высока, вы настолько порядочны, что... слишком строги к себе. Да и как же все те, кому вы помогли? Вы подумали о них? Отказавшись от своего пути, вы отказываетесь и от них.
Он скептически поглядел на меня.
– Уотсон, вы преувеличиваете. Кому я помог, тому уже помог. Я ни от кого отказываться не собираюсь.
– И тем не менее отказываетесь, – проговорил я, в некотором смущении отведя взгляд. – Зачем вы говорите, что вы одни?
Он понял наконец и вновь принялся извиняться:
– Простите, Уотсон. Я не хотел вас обидеть. Да, мы с вами одни. Что мы можем? Двое – против целого мира преступности! Это сражение с ветряными мельницами.
– Мы можем верить, Холмс. Пока в наших сердцах будет вера, мы будем сильны и...
– Простите, но всё это пустые слова, – вдруг холодно перебил он и ушёл к себе в комнату, закрывшись на ключ.
Я не знал, что делать. С каждым днём он становился всё угрюмее и пессимистичнее и совсем перестал меня слушать. Я всеми силами старался заинтересовать его хоть каким-нибудь криминальным происшествием, но тщетно. Несколько раз к нам приходили клиенты с просьбой помочь. Холмс внимательно выслушивал их истории – и неизменно отказывал. И ведь находил при этом убедительные предлоги! То он якобы не специализируется по таким делам, то клиент с ним не до конца откровенен, то дело неинтересное. Однако я-то понимал: он просто решил поставить крест на своей карьере частного детектива, но по каким-то причинам не объявлял об этом публично. Может, чтобы не дать преступному миру распоясаться от столь радостной вести.
Колоться он стал чаще и тайком от меня, так что я всё чаще заставал его уже в совершенно невменяемом состоянии и просто не находил себе места, не знал, в чём выход из сложившейся ситуации. Мне было жаль его. Казалось, он тихо сходил с ума, при этом и меня лишая рассудка. Я ведь любил его, по-настоящему любил. Я мечтал о нём каждую ночь, уходя от нарастающих, словно снежный ком, проблем в мир своих грёз, где я мог хоть как-то реализовать свою страсть. Только в грёзах я чувствовал себя спокойно и счастливо. Зато как больно и страшно было возвращаться в нашу с ним общую реальность!
Однажды я застал его лежащим на полу в гостиной. Не знаю, что это было: нервный припадок или наркотический сон, – но я его в таком беспомощном состоянии ещё никогда не видел. За последние дни он ужасно похудел, так что я легко поднял его и понёс в его комнату.
– До чего вы себя довели? В кого вы превратились, Холмс? Тот ли вы человек, которого я полюбил? И как теперь прикажете вас откачивать? – в отчаянии почти не понимая, что делаю, произнёс я.
– Не надо меня откачивать, это просто обморок был. Что вы делаете? – пробормотал он, видимо, ещё не совсем придя в себя.
Я вздрогнул, но крепче прижал его к себе. Я держал в руках тело, которое долго страстно вожделел, и не хотел его отпускать. Мне до дрожи было жаль его. Стараясь как можно аккуратнее положить его на постель, я и сам едва ни свалился сверху. И, поддавшись порыву, просто лёг рядом и стал целовать его руки, лицо, шею, открытое широким воротом ночной рубашки плечо.
– Что вы делаете? – простонал он, видимо, уже вполне понимая, что происходит, и не сопротивляясь.
– Люблю! Люблю! Люблю! Я люблю вас, Холмс! – шептал я. – Зачем вы мучаете себя? Не мучайте, прошу!
– Вы решили спасти меня? Вы так уверены, что получится?
– Конечно, получится! – Я стал скидывать с себя одежду, а он только посмотрел на меня грустными глазами и, обняв мою шею, притянул к себе.
13 апреля 2008 г.
Когда писала, какого-то фига представляла Бёрка-Уотсона и Бретта-Холмса со всеми вытекающими последствиями. А вышло, наверно, опять про двух женщин.
СПАСЕНИЕ
читать дальше – Холмс, – тихо, почти шёпотом позвал я. – Холмс, вы меня слышите?
Он молчал и не шевелился. Мертвенно бледный, осунувшийся, он как будто не дышал. Его тело покоилось на диване, тонкая рука безвольно висела. Я испугался, что у него передозировка, и наклонился ближе. Его глазные яблоки под впалыми веками были неподвижны.
– Холмс! – почти в отчаянии вскричал я и поднёс руку к его шее, чтобы проверить пульс.
– Уотсон... – слабо выдохнул он, и его веки едва затрепетали. Я скорее отдёрнул руку.
– Что с вами?
– Всё в порядке. – Он открыл глаза и устало поглядел прямо на меня. Моё лицо было в дюйме от его лица, и я видел, как его зрачки реагируют на свет и звездчатая радужка сужает их. Видел его чётко очерченные губы, чувствовал его лёгкое дыхание... Нет, нельзя так близко! Я скорее выпрямился. Наркотического опьянения не было, а значит, можно не волноваться.
– Холмс, я вас разбудил? Простите.
– Нет, Уотсон. Я не спал, просто задумался.
Ну да, и думал он так уже несколько часов, хотя дела, которое стоило бы таких длительных размышлений, у него сейчас не было.
– Холмс, – решился-таки заговорить я, – ведь вредно так долго спать днём. Потом трудно бывает уснуть ночью, режим сбивается, и организм перестаёт работать в правильном ритме.
Он отвернулся, уткнувшись носом в спинку дивана, и промолчал. Похоже, он не хотел бороться со своей апатией.
– А если вам придётся вести какое-то важное расследование завтра? – продолжал я. – Вам просто необходимо поддерживать себя в форме.
– Уотсон, не надо, ради Бога, – нахмурясь, проговорил он, но тем не менее встал с дивана и, натянув на плечи бабушкину шаль, подошёл к полочке с трубками. – Расследования не будет. – Он взял старую глиняную трубку, не спеша, набил её табаком и раскурил.
– Ну, Холмс! При всём уважении к вашему таланту – вы не можете знать этого заранее.
Он недовольно поджал губы и отошёл к окну.
– Будет ли расследование, зависит только от меня. Точнее, от моего, как вы выразились, таланта.
– Что вы хотите этим сказать, Холмс?
Он резко развернулся и направился в свою комнату. Я пошёл за ним, и ему это явно не понравилось. С хмурым видом он улёгся на кровать, видимо, ожидая, что я покину его.
– Холмс, неужели вы думаете, что есть те, кто будет совершать преступления лишь из-за того, чтобы помериться с вами силами? Вам кто-то собирается бросить вызов? Но ведь это надо предотвратить, пока не пострадали невинные люди.
– Не волнуйтесь только, никто не собирается бросать мне вызов. – Он беспокойно сел на кровати. – А вот зачем вы, Уотсон, собирались будить меня?
Хорошо, что он смотрел на пол, потому что я, как мне кажется, покраснел.
– Ну... Затем что нельзя так долго спать.
– Может, вы думали, будто я принял слишком большую дозу наркотиков? – Он поднял на меня пристальный жёсткий взгляд, и похоже, я покраснел ещё больше.
– Ну... Да.
Он вздохнул и затянулся трубкой.
– Разве это имеет какое-то значение, Уотсон?
– Боже мой, конечно, имеет! – возмутился я. – Ни один врач не в состоянии спокойно смотреть, как человек добровольно себя убивает этим ядом!
– Ну так и не смотрите.
– Холмс!
Он поморщился – так, как будто я ему надоел, – и снова вышел из комнаты в гостиную. Он словно пытался убежать от меня. Как последний трус!
– Поймите же, друг мой, такой человек, как вы, просто не имеет права так безалаберно обращаться со своей жизнью, с собой, со своими талантами. Раз уж природа наградила вас этим удивительным даром, ваша обязанность использовать его на благо людям, а не зарывать в землю. Чёрт побери, Холмс, вы же всё прекрасно понимаете! Где ваше чувство ответственности?
Он опустил голову.
– Если бы вы знали, Уотсон... Сложно с этим жить. Моя ответственность при мне, и я её вполне осознаю.
– Так в чём же дело, друг мой? Бросайте, бросайте наркотики и поскорее. Пока это ещё возможно.
Некоторое время он молчал и наконец тихо выговорил:
– Невозможно. Уже невозможно. За всё в жизни приходится платить. Я заплатил свою цену. Я теряю способности.
– Что?
– Уотсон, неужели вы не видите?! – закричал он, нервно передёрнув плечами. – Или вы ослепли?!
Быть может, я действительно ослеп в своей страсти к нему? Мои мысли в последнее время были заняты только запретными, сладкими фантазиями, мечтами о нём, мечтами о невозможном. Я понимал, что мои грёзы напрасны, а теперь оказывалось, что они ещё и губительны. Но я не мог справиться с собой и перестать думать о нём – ежедневно, ежечасно, ежеминутно. Я не мог его не хотеть. И лишь теперь я начал осознавать, что за своими грёзами, которые затмевали мой разум и застилали мои глаза, я не видел реального положения вещей и реальных проблем. Ему нужна была помощь.
– Нет, Холмс, вы ничего не теряете, – твёрдо сказал я, подойдя к нему ближе. – Болезнь... А ваши наркотики – это болезнь! Болезнь мешает вам оценивать своё состояние объективно. Поверьте, со стороны виднее. Вы не теряете способности, но, если перестанете верить в себя, точно можете потерять.
Он бесшумно вздохнул и заговорил смиренно:
– Простите, Уотсон, простите. Я напрасно вас беспокою. Вам вовсе не нужно из-за всего этого переживать и по-лишнему забивать всем этим голову. В конце концов это моя жизнь, и ответственность за решения, которые я принимаю, целиком и полностью лежит на мне одном. Я уже всё решил для себя.
– Решили? О чём вы?
Он закрыл глаза и стал тереть пальцами веки.
– О том, что всё напрасно. Я жил неправильно. Я жил какими-то непонятными, нереальными идеалами, и всё это было лишь фикцией и самообманом. Я думал, что мне это под силу – сделать мир хоть чуточку чище и лучше. Но я ошибался. Это лавина, которая способна поглотить с головой любого. Я один, и я ничего не могу. Я не могу справиться со своими собственными пороками, так где уж мне бороться со злом и искоренять пороки других! Разве у меня есть на это моральное право? Нет. Так зачем мне тогда эти способности? Зачем тогда всё?
– Холмс, Холмс, что вы! Если уж у кого и есть моральное право бороться с несправедливостью, так это у вас. Ваша нравственность столь высока, вы настолько порядочны, что... слишком строги к себе. Да и как же все те, кому вы помогли? Вы подумали о них? Отказавшись от своего пути, вы отказываетесь и от них.
Он скептически поглядел на меня.
– Уотсон, вы преувеличиваете. Кому я помог, тому уже помог. Я ни от кого отказываться не собираюсь.
– И тем не менее отказываетесь, – проговорил я, в некотором смущении отведя взгляд. – Зачем вы говорите, что вы одни?
Он понял наконец и вновь принялся извиняться:
– Простите, Уотсон. Я не хотел вас обидеть. Да, мы с вами одни. Что мы можем? Двое – против целого мира преступности! Это сражение с ветряными мельницами.
– Мы можем верить, Холмс. Пока в наших сердцах будет вера, мы будем сильны и...
– Простите, но всё это пустые слова, – вдруг холодно перебил он и ушёл к себе в комнату, закрывшись на ключ.
Я не знал, что делать. С каждым днём он становился всё угрюмее и пессимистичнее и совсем перестал меня слушать. Я всеми силами старался заинтересовать его хоть каким-нибудь криминальным происшествием, но тщетно. Несколько раз к нам приходили клиенты с просьбой помочь. Холмс внимательно выслушивал их истории – и неизменно отказывал. И ведь находил при этом убедительные предлоги! То он якобы не специализируется по таким делам, то клиент с ним не до конца откровенен, то дело неинтересное. Однако я-то понимал: он просто решил поставить крест на своей карьере частного детектива, но по каким-то причинам не объявлял об этом публично. Может, чтобы не дать преступному миру распоясаться от столь радостной вести.
Колоться он стал чаще и тайком от меня, так что я всё чаще заставал его уже в совершенно невменяемом состоянии и просто не находил себе места, не знал, в чём выход из сложившейся ситуации. Мне было жаль его. Казалось, он тихо сходил с ума, при этом и меня лишая рассудка. Я ведь любил его, по-настоящему любил. Я мечтал о нём каждую ночь, уходя от нарастающих, словно снежный ком, проблем в мир своих грёз, где я мог хоть как-то реализовать свою страсть. Только в грёзах я чувствовал себя спокойно и счастливо. Зато как больно и страшно было возвращаться в нашу с ним общую реальность!
Однажды я застал его лежащим на полу в гостиной. Не знаю, что это было: нервный припадок или наркотический сон, – но я его в таком беспомощном состоянии ещё никогда не видел. За последние дни он ужасно похудел, так что я легко поднял его и понёс в его комнату.
– До чего вы себя довели? В кого вы превратились, Холмс? Тот ли вы человек, которого я полюбил? И как теперь прикажете вас откачивать? – в отчаянии почти не понимая, что делаю, произнёс я.
– Не надо меня откачивать, это просто обморок был. Что вы делаете? – пробормотал он, видимо, ещё не совсем придя в себя.
Я вздрогнул, но крепче прижал его к себе. Я держал в руках тело, которое долго страстно вожделел, и не хотел его отпускать. Мне до дрожи было жаль его. Стараясь как можно аккуратнее положить его на постель, я и сам едва ни свалился сверху. И, поддавшись порыву, просто лёг рядом и стал целовать его руки, лицо, шею, открытое широким воротом ночной рубашки плечо.
– Что вы делаете? – простонал он, видимо, уже вполне понимая, что происходит, и не сопротивляясь.
– Люблю! Люблю! Люблю! Я люблю вас, Холмс! – шептал я. – Зачем вы мучаете себя? Не мучайте, прошу!
– Вы решили спасти меня? Вы так уверены, что получится?
– Конечно, получится! – Я стал скидывать с себя одежду, а он только посмотрел на меня грустными глазами и, обняв мою шею, притянул к себе.
13 апреля 2008 г.
@темы: Рассказы, Творчество
-
-
13.04.2008 в 15:21АСЯ-ЯСА
О, спасибо большое за рассказ! Они оба - в точку! Только мне (особенно после просмотра "Человека на четвереньках") Ватсон представляется больше Хардвиком. Но тебе виднее.
смирённо пардон, "ё" вместо "е".
-
-
13.04.2008 в 15:35Хардвик - это, по-моему, было бы совсем жесть! >___________< Хотя и Хардвик тоже вполне сойдёт!
Мяяя, вот я так и подумала сначала, что "е"!
-
-
13.04.2008 в 15:49АСЯ-ЯСА
Причастие - да, а наречие - вряд ли. Ну, может быть, как неологизм или окказионализм...
Как грустно - только Холмс и Ватсон вроде уравновесят свои взаимоотношения (просто дружеские или слэшные) - как снова доктору приходится уверять друга в его значимости для него, отнимать наркотики, успокаивать и т. п., и опять всё сначала. Этим как будто и живут...
-
-
13.04.2008 в 16:16Причастие - да, а наречие - вряд ли Ааа! Вот в чём дело!
окказионализм А это что такое?
Этим как будто и живут
-
-
13.04.2008 в 16:27АСЯ-ЯСА
Окказионализм - слово, употребленное только 1 пишущим ради выразительности изложения. Как у Маяковского - "Чем же буду фигурять я на балу в Реввоенсовете?" У него этих -измов полно.
-
-
13.04.2008 в 17:28Ах, люблю хеппи энды... Хорош текст.
-
-
14.04.2008 в 10:10Одна женщина подняла вторую, пусть даже сильно похудевшую, и отнесла в соседнюю комнату (она случайно не шпалоукладчицей работает?
До чего вы себя довели? В кого вы превратились, Холмс? Тот ли вы человек, которого я полюбил?
Он поморщился – так, как будто я ему надоел, – и снова вышел из комнаты в гостиную. Он словно пытался убежать от меня. Как последний трус! Для Холмса неестественно, но выглядит забавно
натянув на плечи бабушкину шаль
А ещё пиджак отца и туфли матери
Но за И как теперь прикажете вас откачивать?– Не надо меня откачивать, это просто обморок был. спасибо. Есть в ваших рассказах, что-то чего нет в других: не только любовь, страсть Уотсона, но и его искренняя забота о своем друге.
-
-
14.04.2008 в 12:02Спасибо, буду знать, что за зверь окказионализм. От слова "оказия" что ли?
У него этих -измов полно. Ну так то ж Маяковский. Слава Богу, я не он.
фигурять Наверно, стяжённое от "фигурировать". Ну, или помесь его же с "козырять".
Dead Fairytaler
Представлять их надо как можно симпотишнее!
Короче, рассказ на то и рассказ, чтоб каждый представлял того, кого хочется. И зря я тогда ваще упомянула Бёрка с Бреттом!
Только это, может быть, и не конец ещё...
Спасибо!
Wylf
она случайно не шпалоукладчицей работает? Нет, она мастер спорта по тяжёлой атлетике. К тому же служила в Афгане...
А что? Я вот, например, если сильно захочу, могу поднять и даже отнести куда нужно женщину, ну, девушку... ну, да и мужчину в принципе,
А потом... любящая женщина и коня на скаку остановит, и в горящую избу войдёт... Своими глазами видела, как хрупкие женщины своих здоровых мужей, которые были в сильно нетрезвом состоянии, на себе таскали...
муж-алкоголик и жена, которая долго и безуспешно пытается его вылечить
Для Холмса неестественно Да и пофиг.
ещё пиджак отца и туфли матери И косметика, стыренная у Ирен Адлер.
грумагрима.лучше просто плед Плед-то, конечно, лучше, только здесь имелась в виду гранадовская прогрызанная молью шаль.
после театра, настроение слишком хорошее Всяко в жизни бывает.
его искренняя забота о своем друге Просто это с настоящих, реальных людей списано.
Есть в ваших рассказах, что-то чего нет в других По-моему, о Холмсе уже столько всего понаписано, что тут очень сложно написать что-то новое и по-настоящему оригинальное.
-
-
14.04.2008 в 13:48завидует, да?
натянув на плечи бабушкину шаль
той самой племянницы Верне?
Рассказ очень такой, тёплый )) Хотя Уотсона местами хотелось стукнуть тапом, чтоб не лез со своим
МЯСОМ1й Эмоцией. Особенно учитывая состояние ШХ, когда на выстраивание внутренней защиты уже просто нет сил.-
-
14.04.2008 в 14:12завидует, да?
той самой племянницы Верне? Ну, типа того.
половой тряпкешали вижу, угораю просто!Уотсона местами хотелось стукнуть тапом, чтоб не лез со своим МЯСОМ 1й Эмоцией
МЯСОМ1-й Эмоцией. Если так и дальше пойдёт, то Холмс начнёт колоться только оттого, что к нему так настойчиво и упорно лезет Уотсон!учитывая состояние ШХ, когда на выстраивание внутренней защиты уже просто нет сил.
Мя!
-
-
14.04.2008 в 14:32Холмс начнёт колоться только оттого, что к нему так настойчиво и упорно лезет Уотсон!
уже почти начал
-
-
14.04.2008 в 14:59-
-
14.04.2008 в 15:01и, главное, вся эта садюжесть от чистого сердца
-
-
14.04.2008 в 15:03От большой и пылкой любви причём!
-
-
14.04.2008 в 15:05...а кончили [беседу] старой доброй порнушкой
-
-
14.04.2008 в 15:07Ну так в рассказе порно не было - вот и компенсируем этот недостаток в камментах!