Если у тебя есть гештальт, закрой его.
Товарищи, это НЕ ФИК. Упаси меня Бог ещё раз назвать своё творчество фиками! 
Просто рассказ, просто творчество без правил. Когда это писалось, меня интересовали отнюдь не исторические подробности и соответствия, а чувства и эмоции, которые мне нужно было в героев поместить. Да и сейчас меня то же интересует. Рассказ автобиографичен – не в той степени, как «Выбор», но в плане психических состояний вполне. 
Да, и "Выбор" — продолжение этого.
Спасибо, дорогая Mona*, за ценные замечания! Постаралась их учесть! Не знаю, насколько получилось...
Спасибо, матушг Reina Emerald, за поддержку, эмоциональное вчувствование и психотипический разбор. З-я Эмоция ведь на самом деле видит то мясо, что 1-ая по своей безбашенности считает красотой.
Спасибо, мяко-премяко Erno, за сказанное. Я теперь и в самом деле поняла, что меня как раз вечное выяснение отношений между героями и интересует. Буду думать надо всем.
В общем, спасибо моим маме и папе, моим кошкам, моему подсознанию, моим ТИМу и психотипу, отдельное спасибо Владимиру Владимировичу Путину за то, что он был в нашей жизни столько лет...
читать дальшеЯ не понимал, что происходит, хотя теперь знал достаточно. Теперь я был свободен от уз брака и, как ни противился этому мой друг, снова переехал жить на Бейкер-стрит, благо моя комната, по воле миссис Хадсон, всё ещё оставалась никем не занятой. Однако Холмс почему-то стал совершенно явно меня избегать, словно протестуя, что я не подчинился его воле. Как будто не догадывался, что мне и так нелегко.
Холмс целыми днями пропадал где-то, хватался за любое дело, за любую возможность ускользнуть из дома, а когда возвращался, то в угрюмом молчании следовал в свою комнату и подолгу не выходил оттуда. Его общение со мной ограничивалось лишь невразумительными фразами, брошенными на ходу. Я решительно не понимал, почему он меня избегает. Увы, с тех пор, как я овдовел, и с тех пор, как Холмс разгадал тайну смерти моей жены, между нами выросла стена отчуждения.
Понимая, что долго так продолжаться не может, я наконец решился на разговор, который должен был всё прояснить. Холмс как раз успешно завершал одно сложное расследование – я точно не знал подробностей дела, так как уже долгое время он не позволял мне работать вместе с ним. Однако у Лестрейда, готового бесконечно хвастаться своими успехами, я как бы невзначай выведал: следствие идёт к финишной черте, – и узнал даже тот день, когда в нём, предположительно, будет поставлена точка. Это было самое подходящее время: любой исход в определённой степени мог повлиять на Холмса. Я надеялся, что, если он будет расстроен или, наоборот, рад, – если его эмоции будут уже как-то простимулированы, – то он скорее пойдёт на откровенную беседу со мной.
Чтобы не вспугнуть моего друга и не дать ему вновь скрыться от меня в своей комнате, я убрал с вешалки свои пальто, шляпу и зонт, затем спрятал ботинки. Многолетняя дружба с детективом и опыт распутывания вместе с ним разных интриг научили и меня мыслить авантюрно. Я спрятался в своей комнате и, наблюдая за гостиной через замочную скважину, стал ждать возвращения Холмса.
Он пришёл уставшим и вымотанным, но вполне умиротворённым и довольным собой, что свидетельствовало об очередной победе его гения над преступными силами. Такое настроение было в самый раз. Подойдя к камину, Холмс переодел ботинки на домашние туфли и потянулся было за своей трубкой, которую всегда курил, когда ему сопутствовал успех, – но вдруг опустил руку, а затем налил себе бренди и сел в кресло.
Я решил, что мне пора выйти на сцену, и тихо открыл дверь.
– Уотсон, к чему эти уловки? – осуждающе сказал Холмс и с сожалением поглядел мне в глаза. Даже от усталости его взгляд не терял своей остроты. Я оторопел. Да, мне пытаться обмануть его было бесполезно.
– Простите, Холмс. Это был единственный способ вызвать вас на разговор. Я не думал…
– Ваши домашние туфли, – перебил он. – Если бы вы ушли, они бы стояли здесь, рядом с камином. И к тому же он разожжён. Досадно, не правда ли? Я знал, что рано или поздно вы это сделаете – выскажете мне всё, что обо мне думаете.
Его слова должны были бы звучать насмешливо и менторски, но в них слышались только усталость и как будто даже уныние. Кажется, я всё же застал его врасплох.
– Холмс, я не понимаю, почему вы меня избегаете, – напрямую начал я, подойдя ближе и сев в кресло напротив него. – Вы боитесь? Чего? Осуждения? Обвинений?
Он недовольно поджал тонкие губы.
– Думаю, неправомерно упрекать другого в трусости, не имея ни малейшего понятия о том положении, в котором он находится.
– Холмс! Я вам однажды уже сказал, что ни в чём вас упрекать не собираюсь, поверьте же. Я всегда считал вас своим другом, и теперь, когда вы бегаете от меня, как от прокажённого... Объясните мне наконец, что происходит!
Он глотнул бренди и, поставив стакан на столик, исподлобья сурово взглянул на меня.
– Что вам объяснить? Хотите услышать всё ещё раз не от Майкрофта, а из моих уст? Хотите услышать, что я виновен в гибели вашей жены? Что досточтимый премьер-министр, это трусливое ничтожество, приказал убить её, чтобы подозрение пало на вас и чтобы я вас потерял?! Что ещё вы хотите слышать? Что мои влечения непозволительны, неприемлемы и преступны? Что каждый раз после встречи с вами я искал себе нового любовника, чтобы утолить свою страсть? Или что кокаин заменил мне любовь? Вы всё прекрасно знаете! Вам кажется это смешным, забавным, курьёзным? Правда, подходящая история, чтобы, сидя в клубе за стаканчиком виски, как анекдот рассказать её приятелям? Или даже продать газетчикам? Хотите поиздеваться надо мной, попробовать моё сердце на прочность?! Или вы думаете, что от этого изменится суть вещей? Мне больно говорить с вами об этом. Вы понимаете?!
Я был смущён его резким тоном и прямыми словами. Удивительно, что после столь долгих избеганий и увёрток он шёл на откровенность. Может, он сам тяготился своим молчанием?
– Почему вы не сказали мне всё сразу, друг мой? – спросил я, стараясь, чтоб мой голос звучал как можно спокойнее и понимающе. – Почему не доверились? Почему не посоветовались со мной? Быть может, я бы подсказал вам верный выход. Зачем вы разбили сердце бедному Макдональду? Он привязался к вам, не отрицайте. А вы поиграли с ним и вышвырнули, как надоевшую игрушку, пнули его, как щенка, ищущего заботы у ваших ног. Это не достойно вас, Холмс.
– Не фарисействуйте! Ох уж мне этот ваш писательский талант с вашими чёртовыми метафорами! – воскликнул он. – Вас в самом деле так волнует судьба инспектора? Вечно вы утрируете, Уотсон! Оставьте ваше морализаторство для зелёных юнцов, которые зачитываются вашими сопливыми книжонками!
Я больше не мог прятать обиду: я слишком долго терпел.
– Холмс, ответьте мне только на один вопрос. Почему?
– Неужели вы не...
– Не понимаю? – договорил за него я. – Может быть, мне в самом деле Бог не дал большого ума, но... Не думайте, что ваши посещения некоторых весьма сомнительных заведений остаются незамеченными.
Он метнул на меня грозный, почерневший взгляд, но спросил сдержанно:
– О каких заведениях вы говорите?
Мне стало неловко. Я опустил голову, глядя на огонь в камине.
– Я не знаю... Я не знаю, как далеко вы зашли.
– Это вы слишком далеко зашли в ваших подозрениях, Уотсон, – отрезал он. – Не смейте мне угрожать, слышите? Я не боюсь людского суда. Страх разъедает душу – я решил больше не жить в страхе. Но вы... Не отягчайте свою душу предательством. Даже если ваше отношение ко мне все эти годы было притворством, не смейте судить о том, чего не знаете. Не лезьте в то, что вас не касается.
Неужели он и вправду считал, что я способен его предать? Я вскинул голову.
– Холмс! Почему? Почему не я? Почему кто угодно, но не я?! Я всегда был предан вам. Я всегда был рядом с вами: большего счастья для меня просто нет. Если бы вы захотели... Если бы вы позволили мне... Ради вас я бы... И это был бы выход. А теперь... Теперь всё так запуталось!
Он зажмурился, словно не хотел ничего видеть, и сказал глухо:
– Я не могу. Я слишком порочен для вас. Если вы войдёте в эту реку, обратной дороги уже не будет. – Он открыл глаза и серьёзно, решительно поглядел на меня. – Я не имею права толкать вас на этот путь, потому что не знаю, чем, какой ценой вы будете расплачиваться. Вы не понимаете, но я всё понимаю.
– Холмс… – Я встал и потянулся к нему, чтобы успокоить, сказать, что вполне могу сделать выбор сам, что я его уже сделал много лет назад, тогда, в 1881 году, когда впервые пожал его руку. Но он вдруг вскочил и отступил назад, грозно засверкав глазами.
– Не подходите ко мне! Не трогайте меня! Это невыносимо – видеть вас рядом, чувствовать ваши прикосновения и не сметь ответить! Больно. Слышите вы?! Мне больно ваше присутствие, ваше участие, ваша доброта! Оставьте меня в покое! Я не хочу вас видеть!
У меня сжалось сердце: с какой мольбой, с каким отчаянием он смотрел на меня! Мне стало страшно.
– Нет, Холмс, не жертвуйте своими чувствами ради меня. Все ваши чувства дороги мне! Холмс, вы... любите меня? – наконец едва выговорил я дрогнувшим голосом. Моё горло словно что-то сдавило, я чуть не поперхнулся этими странными и такими простыми словами. – Скажите, вам станет легче.
– Да, чёрт побери! – сжав кулаки, со злобой прокричал он, и на его глазах как будто блеснула влага. – Зачем вы спрашиваете?! Это только усложнит, и легче всё равно не станет! Хотите убедиться, что я действительно достоин вашего презрения?! Что я предал нашу дружбу?! Что я осквернил её своей страстью? Что я разочаровал вас?! Толкнул вас в грязь? Я не могу так больше!
Его трясло, словно в лихорадке, и теперь я испугался за него. Ведь я в самом деле своими словами делал ему больно. За что он винил себя? Почему он травил своё сердце самообвинениями и упрёками? Если он верил во что-то, его не так легко разубедить. Может, мне надо было просто молчать? Делать вид, что всё в порядке, как я и вёл себя уже много лет? Может, нам надо было без сожалений разорвать всякие отношения и не мучить друг друга? Но я не мог представить себе, как буду жить без него. Да и теперь было поздно идти на попятную.
– Успокойтесь, пожалуйста, Холмс. Простите, что причиняю вам боль, – выговорил я, не зная, что ещё сказать.
– Не могу больше, – тихо повторил он. – Я не могу без вас жить. Это я – щенок, который беспомощно тычется в ваши ноги. Пните меня: я не достоин вашего чистого сердца. Давайте скорее покончим с этим. Убирайтесь отсюда. Убирайтесь из моей жизни. Навсегда.
Мне нечего было ответить: те чувства, о которых он говорил, я сам испытывал по отношению к нему. Но последние его фразы звучали металлически холодно и властно, и я с ужасом заметил, что его взгляд решительно скользнул на ящик стола, где лежал пистолет. Неужели для этого сильного, гордого и стойкого духом человека сложившаяся ситуация на самом деле была так тяжела, что он готов был свести счёты с жизнью?! И может быть, я бы подумал, будто он в очередной раз блефует, играет на публику в моём лице, как было уже миллионы раз. Но теперь его глаза не лгали.
– Нет! Вы с ума сошли! – воскликнул я, не помня себя от страха, бессильной ярости и тоски. – Я вам не позволю!
Эгоист! А как же я? Что мне было делать без него? Как жить? Он не понимал, сколько значил для меня. У меня никого не осталось, кроме него. И мне никто другой не был нужен. Он – моя жизнь, мой свет, мой смысл. Что я без него?
– Убирайтесь к чёрту! – прокричал он так громко, что, наверно, было слышно на улице.
– Холмс! Друг мой! Почему вы меня отвергаете? Почему вы так жестоки? Из-за вашей гордыни? Хотите убить себя – убейте меня прежде! Я не могу без вас! Не бросайте меня!
Я не знал, что со мной происходит и что я говорю. Голова шла кругом, и сердце бешено колотилось. Слова, что я произносил, душили меня. Я чувствовал, что вот-вот навсегда потеряю того, кто был мне дороже всех на свете. Если бы я только понял его чувства раньше! Если бы я умел читать его взгляд, всегда с такой добротой и нежностью обращаемый ко мне! Я бы уже давно мог сделать его счастливым. Сколько долгих лет я мучил его, заставлял разменивать здоровье на минуты иллюзорного наркотического забвенья! Или я малодушно старался не замечать своих и его чувств? Чего я боялся? Разве то, что происходило сейчас, могло сравниться с прежними моими страхами быть обвинённым, непонятым и неправильно понять? Те противоречия, что мы оба так долго усердно прятали, теперь выплеснулись наружу и грозили потопить нас обоих.
Я чувствовал: если мы теперь не расстанемся, то он будет всю жизнь ненавидеть меня. И я не понимал, что мучительнее – разлука или ненависть. Холмс всегда был непреклонен и строг в своих решениях, но, если уж он собрался вычеркнуть меня из своей жизни, мне больше нечего было терять и нечего стыдиться. Так пусть, если хочет, пристрелит меня, как собаку. Как свою преданную собаку.
– Уотсон, – вдруг проговорил он испуганно и растерянно. – Уотсон, не надо так, ради Бога. Что с вами?
Наверно, он до сих пор не понимал, как его слова терзают мне душу. Но – о чудо! – его гордое сердце дрогнуло. Он подошёл ближе и заботливо протянул ко мне руку, но я тут же крепко вцепился в его плечи, словно пытаясь удержать рядом с собой, и прижался к нему.
– Никогда, никогда, никогда не покидайте меня! Я ваш! Теперь уже навсегда! Прошу вас, умоляю: будьте моим! – В исступлении я начал целовать его тонкие руки, но он высвободил их.
– Успокойтесь, это пройдёт. Это реакция на смерть вашей жены. Вы одумаетесь.
Но я не слушал и говорил быстро, боясь, что он прервёт:
– Всё, что хотите, но только позвольте мне остаться с вами, видеть вас, быть рядом! Я ваш верный пёс. Я сделаю всё, что вы скажете, только бы вы были счастливы!
– Мой добрый Уотсон, – проговорил он, ласково положив мне руку на голову и погладив меня по ней, как ребёнка. – Любимый мой, за что вы меня так любите, когда должны ненавидеть? Я даже прощенья попросить не могу – не смею, потому что знаю: мою вину перед вами простить нельзя. Эта жертва… Могу ли я принять её? Имею ли я на это право? За что мне такое счастье? Успокойтесь, только успокойтесь.
Я посмотрел на него. Его умные, ясные глаза были полны теплоты, заботы и сострадания. Всё было сказано, и эти глаза – глаза великого детектива – смотрели на меня с такой глубокой, искренней любовью, какую ещё никогда никто мне не дарил. Не знаю, понял ли он меня, поверил ли до конца, но судьба моя была полностью в его власти, моё сердце принадлежало ему. Я сильнее обхватил его, самого дорогого человека на свете, и он, обняв меня, с благодарностью, горячо и трепетно поцеловал мои губы.
21 июля 2007 г.
в редакции 21 марта 2008 г.
Просто рассказ, просто творчество без правил. Когда это писалось, меня интересовали отнюдь не исторические подробности и соответствия, а чувства и эмоции, которые мне нужно было в героев поместить. Да и сейчас меня то же интересует. Рассказ автобиографичен – не в той степени, как «Выбор», но в плане психических состояний вполне. Да, и "Выбор" — продолжение этого.
Спасибо, дорогая Mona*, за ценные замечания! Постаралась их учесть! Не знаю, насколько получилось...
Спасибо, матушг Reina Emerald, за поддержку, эмоциональное вчувствование и психотипический разбор. З-я Эмоция ведь на самом деле видит то мясо, что 1-ая по своей безбашенности считает красотой.
Спасибо, мяко-премяко Erno, за сказанное. Я теперь и в самом деле поняла, что меня как раз вечное выяснение отношений между героями и интересует. Буду думать надо всем.
В общем, спасибо моим маме и папе, моим кошкам, моему подсознанию, моим ТИМу и психотипу, отдельное спасибо Владимиру Владимировичу Путину за то, что он был в нашей жизни столько лет...
ГЛАЗА ВЕЛИКОГО ДЕТЕКТИВА
читать дальшеЯ не понимал, что происходит, хотя теперь знал достаточно. Теперь я был свободен от уз брака и, как ни противился этому мой друг, снова переехал жить на Бейкер-стрит, благо моя комната, по воле миссис Хадсон, всё ещё оставалась никем не занятой. Однако Холмс почему-то стал совершенно явно меня избегать, словно протестуя, что я не подчинился его воле. Как будто не догадывался, что мне и так нелегко.
Холмс целыми днями пропадал где-то, хватался за любое дело, за любую возможность ускользнуть из дома, а когда возвращался, то в угрюмом молчании следовал в свою комнату и подолгу не выходил оттуда. Его общение со мной ограничивалось лишь невразумительными фразами, брошенными на ходу. Я решительно не понимал, почему он меня избегает. Увы, с тех пор, как я овдовел, и с тех пор, как Холмс разгадал тайну смерти моей жены, между нами выросла стена отчуждения.
Понимая, что долго так продолжаться не может, я наконец решился на разговор, который должен был всё прояснить. Холмс как раз успешно завершал одно сложное расследование – я точно не знал подробностей дела, так как уже долгое время он не позволял мне работать вместе с ним. Однако у Лестрейда, готового бесконечно хвастаться своими успехами, я как бы невзначай выведал: следствие идёт к финишной черте, – и узнал даже тот день, когда в нём, предположительно, будет поставлена точка. Это было самое подходящее время: любой исход в определённой степени мог повлиять на Холмса. Я надеялся, что, если он будет расстроен или, наоборот, рад, – если его эмоции будут уже как-то простимулированы, – то он скорее пойдёт на откровенную беседу со мной.
Чтобы не вспугнуть моего друга и не дать ему вновь скрыться от меня в своей комнате, я убрал с вешалки свои пальто, шляпу и зонт, затем спрятал ботинки. Многолетняя дружба с детективом и опыт распутывания вместе с ним разных интриг научили и меня мыслить авантюрно. Я спрятался в своей комнате и, наблюдая за гостиной через замочную скважину, стал ждать возвращения Холмса.
Он пришёл уставшим и вымотанным, но вполне умиротворённым и довольным собой, что свидетельствовало об очередной победе его гения над преступными силами. Такое настроение было в самый раз. Подойдя к камину, Холмс переодел ботинки на домашние туфли и потянулся было за своей трубкой, которую всегда курил, когда ему сопутствовал успех, – но вдруг опустил руку, а затем налил себе бренди и сел в кресло.
Я решил, что мне пора выйти на сцену, и тихо открыл дверь.
– Уотсон, к чему эти уловки? – осуждающе сказал Холмс и с сожалением поглядел мне в глаза. Даже от усталости его взгляд не терял своей остроты. Я оторопел. Да, мне пытаться обмануть его было бесполезно.
– Простите, Холмс. Это был единственный способ вызвать вас на разговор. Я не думал…
– Ваши домашние туфли, – перебил он. – Если бы вы ушли, они бы стояли здесь, рядом с камином. И к тому же он разожжён. Досадно, не правда ли? Я знал, что рано или поздно вы это сделаете – выскажете мне всё, что обо мне думаете.
Его слова должны были бы звучать насмешливо и менторски, но в них слышались только усталость и как будто даже уныние. Кажется, я всё же застал его врасплох.
– Холмс, я не понимаю, почему вы меня избегаете, – напрямую начал я, подойдя ближе и сев в кресло напротив него. – Вы боитесь? Чего? Осуждения? Обвинений?
Он недовольно поджал тонкие губы.
– Думаю, неправомерно упрекать другого в трусости, не имея ни малейшего понятия о том положении, в котором он находится.
– Холмс! Я вам однажды уже сказал, что ни в чём вас упрекать не собираюсь, поверьте же. Я всегда считал вас своим другом, и теперь, когда вы бегаете от меня, как от прокажённого... Объясните мне наконец, что происходит!
Он глотнул бренди и, поставив стакан на столик, исподлобья сурово взглянул на меня.
– Что вам объяснить? Хотите услышать всё ещё раз не от Майкрофта, а из моих уст? Хотите услышать, что я виновен в гибели вашей жены? Что досточтимый премьер-министр, это трусливое ничтожество, приказал убить её, чтобы подозрение пало на вас и чтобы я вас потерял?! Что ещё вы хотите слышать? Что мои влечения непозволительны, неприемлемы и преступны? Что каждый раз после встречи с вами я искал себе нового любовника, чтобы утолить свою страсть? Или что кокаин заменил мне любовь? Вы всё прекрасно знаете! Вам кажется это смешным, забавным, курьёзным? Правда, подходящая история, чтобы, сидя в клубе за стаканчиком виски, как анекдот рассказать её приятелям? Или даже продать газетчикам? Хотите поиздеваться надо мной, попробовать моё сердце на прочность?! Или вы думаете, что от этого изменится суть вещей? Мне больно говорить с вами об этом. Вы понимаете?!
Я был смущён его резким тоном и прямыми словами. Удивительно, что после столь долгих избеганий и увёрток он шёл на откровенность. Может, он сам тяготился своим молчанием?
– Почему вы не сказали мне всё сразу, друг мой? – спросил я, стараясь, чтоб мой голос звучал как можно спокойнее и понимающе. – Почему не доверились? Почему не посоветовались со мной? Быть может, я бы подсказал вам верный выход. Зачем вы разбили сердце бедному Макдональду? Он привязался к вам, не отрицайте. А вы поиграли с ним и вышвырнули, как надоевшую игрушку, пнули его, как щенка, ищущего заботы у ваших ног. Это не достойно вас, Холмс.
– Не фарисействуйте! Ох уж мне этот ваш писательский талант с вашими чёртовыми метафорами! – воскликнул он. – Вас в самом деле так волнует судьба инспектора? Вечно вы утрируете, Уотсон! Оставьте ваше морализаторство для зелёных юнцов, которые зачитываются вашими сопливыми книжонками!
Я больше не мог прятать обиду: я слишком долго терпел.
– Холмс, ответьте мне только на один вопрос. Почему?
– Неужели вы не...
– Не понимаю? – договорил за него я. – Может быть, мне в самом деле Бог не дал большого ума, но... Не думайте, что ваши посещения некоторых весьма сомнительных заведений остаются незамеченными.
Он метнул на меня грозный, почерневший взгляд, но спросил сдержанно:
– О каких заведениях вы говорите?
Мне стало неловко. Я опустил голову, глядя на огонь в камине.
– Я не знаю... Я не знаю, как далеко вы зашли.
– Это вы слишком далеко зашли в ваших подозрениях, Уотсон, – отрезал он. – Не смейте мне угрожать, слышите? Я не боюсь людского суда. Страх разъедает душу – я решил больше не жить в страхе. Но вы... Не отягчайте свою душу предательством. Даже если ваше отношение ко мне все эти годы было притворством, не смейте судить о том, чего не знаете. Не лезьте в то, что вас не касается.
Неужели он и вправду считал, что я способен его предать? Я вскинул голову.
– Холмс! Почему? Почему не я? Почему кто угодно, но не я?! Я всегда был предан вам. Я всегда был рядом с вами: большего счастья для меня просто нет. Если бы вы захотели... Если бы вы позволили мне... Ради вас я бы... И это был бы выход. А теперь... Теперь всё так запуталось!
Он зажмурился, словно не хотел ничего видеть, и сказал глухо:
– Я не могу. Я слишком порочен для вас. Если вы войдёте в эту реку, обратной дороги уже не будет. – Он открыл глаза и серьёзно, решительно поглядел на меня. – Я не имею права толкать вас на этот путь, потому что не знаю, чем, какой ценой вы будете расплачиваться. Вы не понимаете, но я всё понимаю.
– Холмс… – Я встал и потянулся к нему, чтобы успокоить, сказать, что вполне могу сделать выбор сам, что я его уже сделал много лет назад, тогда, в 1881 году, когда впервые пожал его руку. Но он вдруг вскочил и отступил назад, грозно засверкав глазами.
– Не подходите ко мне! Не трогайте меня! Это невыносимо – видеть вас рядом, чувствовать ваши прикосновения и не сметь ответить! Больно. Слышите вы?! Мне больно ваше присутствие, ваше участие, ваша доброта! Оставьте меня в покое! Я не хочу вас видеть!
У меня сжалось сердце: с какой мольбой, с каким отчаянием он смотрел на меня! Мне стало страшно.
– Нет, Холмс, не жертвуйте своими чувствами ради меня. Все ваши чувства дороги мне! Холмс, вы... любите меня? – наконец едва выговорил я дрогнувшим голосом. Моё горло словно что-то сдавило, я чуть не поперхнулся этими странными и такими простыми словами. – Скажите, вам станет легче.
– Да, чёрт побери! – сжав кулаки, со злобой прокричал он, и на его глазах как будто блеснула влага. – Зачем вы спрашиваете?! Это только усложнит, и легче всё равно не станет! Хотите убедиться, что я действительно достоин вашего презрения?! Что я предал нашу дружбу?! Что я осквернил её своей страстью? Что я разочаровал вас?! Толкнул вас в грязь? Я не могу так больше!
Его трясло, словно в лихорадке, и теперь я испугался за него. Ведь я в самом деле своими словами делал ему больно. За что он винил себя? Почему он травил своё сердце самообвинениями и упрёками? Если он верил во что-то, его не так легко разубедить. Может, мне надо было просто молчать? Делать вид, что всё в порядке, как я и вёл себя уже много лет? Может, нам надо было без сожалений разорвать всякие отношения и не мучить друг друга? Но я не мог представить себе, как буду жить без него. Да и теперь было поздно идти на попятную.
– Успокойтесь, пожалуйста, Холмс. Простите, что причиняю вам боль, – выговорил я, не зная, что ещё сказать.
– Не могу больше, – тихо повторил он. – Я не могу без вас жить. Это я – щенок, который беспомощно тычется в ваши ноги. Пните меня: я не достоин вашего чистого сердца. Давайте скорее покончим с этим. Убирайтесь отсюда. Убирайтесь из моей жизни. Навсегда.
Мне нечего было ответить: те чувства, о которых он говорил, я сам испытывал по отношению к нему. Но последние его фразы звучали металлически холодно и властно, и я с ужасом заметил, что его взгляд решительно скользнул на ящик стола, где лежал пистолет. Неужели для этого сильного, гордого и стойкого духом человека сложившаяся ситуация на самом деле была так тяжела, что он готов был свести счёты с жизнью?! И может быть, я бы подумал, будто он в очередной раз блефует, играет на публику в моём лице, как было уже миллионы раз. Но теперь его глаза не лгали.
– Нет! Вы с ума сошли! – воскликнул я, не помня себя от страха, бессильной ярости и тоски. – Я вам не позволю!
Эгоист! А как же я? Что мне было делать без него? Как жить? Он не понимал, сколько значил для меня. У меня никого не осталось, кроме него. И мне никто другой не был нужен. Он – моя жизнь, мой свет, мой смысл. Что я без него?
– Убирайтесь к чёрту! – прокричал он так громко, что, наверно, было слышно на улице.
– Холмс! Друг мой! Почему вы меня отвергаете? Почему вы так жестоки? Из-за вашей гордыни? Хотите убить себя – убейте меня прежде! Я не могу без вас! Не бросайте меня!
Я не знал, что со мной происходит и что я говорю. Голова шла кругом, и сердце бешено колотилось. Слова, что я произносил, душили меня. Я чувствовал, что вот-вот навсегда потеряю того, кто был мне дороже всех на свете. Если бы я только понял его чувства раньше! Если бы я умел читать его взгляд, всегда с такой добротой и нежностью обращаемый ко мне! Я бы уже давно мог сделать его счастливым. Сколько долгих лет я мучил его, заставлял разменивать здоровье на минуты иллюзорного наркотического забвенья! Или я малодушно старался не замечать своих и его чувств? Чего я боялся? Разве то, что происходило сейчас, могло сравниться с прежними моими страхами быть обвинённым, непонятым и неправильно понять? Те противоречия, что мы оба так долго усердно прятали, теперь выплеснулись наружу и грозили потопить нас обоих.
Я чувствовал: если мы теперь не расстанемся, то он будет всю жизнь ненавидеть меня. И я не понимал, что мучительнее – разлука или ненависть. Холмс всегда был непреклонен и строг в своих решениях, но, если уж он собрался вычеркнуть меня из своей жизни, мне больше нечего было терять и нечего стыдиться. Так пусть, если хочет, пристрелит меня, как собаку. Как свою преданную собаку.
– Уотсон, – вдруг проговорил он испуганно и растерянно. – Уотсон, не надо так, ради Бога. Что с вами?
Наверно, он до сих пор не понимал, как его слова терзают мне душу. Но – о чудо! – его гордое сердце дрогнуло. Он подошёл ближе и заботливо протянул ко мне руку, но я тут же крепко вцепился в его плечи, словно пытаясь удержать рядом с собой, и прижался к нему.
– Никогда, никогда, никогда не покидайте меня! Я ваш! Теперь уже навсегда! Прошу вас, умоляю: будьте моим! – В исступлении я начал целовать его тонкие руки, но он высвободил их.
– Успокойтесь, это пройдёт. Это реакция на смерть вашей жены. Вы одумаетесь.
Но я не слушал и говорил быстро, боясь, что он прервёт:
– Всё, что хотите, но только позвольте мне остаться с вами, видеть вас, быть рядом! Я ваш верный пёс. Я сделаю всё, что вы скажете, только бы вы были счастливы!
– Мой добрый Уотсон, – проговорил он, ласково положив мне руку на голову и погладив меня по ней, как ребёнка. – Любимый мой, за что вы меня так любите, когда должны ненавидеть? Я даже прощенья попросить не могу – не смею, потому что знаю: мою вину перед вами простить нельзя. Эта жертва… Могу ли я принять её? Имею ли я на это право? За что мне такое счастье? Успокойтесь, только успокойтесь.
Я посмотрел на него. Его умные, ясные глаза были полны теплоты, заботы и сострадания. Всё было сказано, и эти глаза – глаза великого детектива – смотрели на меня с такой глубокой, искренней любовью, какую ещё никогда никто мне не дарил. Не знаю, понял ли он меня, поверил ли до конца, но судьба моя была полностью в его власти, моё сердце принадлежало ему. Я сильнее обхватил его, самого дорогого человека на свете, и он, обняв меня, с благодарностью, горячо и трепетно поцеловал мои губы.
21 июля 2007 г.
в редакции 21 марта 2008 г.
@темы: Шерлок Холмс, Творчество
-
-
24.03.2008 в 17:45А Уотсон выиграл - дошёл только до 2й Физики, а Холмса довёл аж до 3й Эмо ))
Ждём продолжения!
-
-
25.03.2008 в 10:26Ну так и интереснее - когда в лоскуты.
А Уотсон выиграл - дошёл только до 2й Физики, а Холмса довёл аж до 3й Эмо )) А вот здесь попрошу расшифровать, если не трудно.
На самом деле ты продолжение уже читала.
www.diary.ru/~mjaso/?comments&postid=40615173
и тут:
www.diary.ru/~mjaso/?comments&postid=40645496&f...
Это у мя просто всё через АПОЖ: сначала продолжение, потом начало.
А так что-нибудь менять нужно?
-
-
25.03.2008 в 13:03Где именно Уотсон да 2-ой Ф дошёл?
а он к Холмсу не кидался? Или это моё воспалённое воображение додумало уже?
сначала продолжение, потом начало
это "потом начало" называется приквел
А так что-нибудь менять нужно?
очень трудно искать помарки при таком накале страстей
-
-
25.03.2008 в 13:12а он к Холмсу не кидался? Мну представил: с топором...
приквел
трудно искать помарки при таком накале страстей Да хрэн с ними с помарками! Я про накал страстей говорю! Или он совсем безумный?
-
-
25.03.2008 в 13:19Или он совсем безумный?
для сочетания 1й и 3й Эмо + долгое держание этого в себе... нормально!
-
-
25.03.2008 в 13:27Няяя! 1я и 3я
страусыЭмУ рулят!Спасибо!
-
-
07.04.2008 в 10:33Я плакала. Всерьез. Ну ты даешь!
-
-
07.04.2008 в 10:40В первой редакции было хуже: с длинными монологами, со слезами и поцелуем на полу перед горящим камином.
-
-
07.04.2008 в 10:42АСЯ-ЯСА
Нет, как сейчас - хорошо, в самый раз для них. А
-
-
07.04.2008 в 10:46Спасибо!
-
-
07.04.2008 в 10:54Ага. Интересно, кто она по этой соционике?
-
-
07.04.2008 в 10:57Можно спросить.
-
-
07.04.2008 в 11:01Стесняюсь.
-
-
07.04.2008 в 11:03-
-
07.04.2008 в 11:11Это уже исправленная версия. В первоначальном варианте были экзальтированные рыдания и объятия на полу перед камином.
И ещё хотела сказать относительно "Выбора" - понравилось, только «неискупимые муки» - это ужасно, не знаю, что в этом выражении не так (может из-за схожего сочетания букв), но фраза коробит
-
-
07.04.2008 в 12:25Спасибо за столь полный отзыв. Ругать, конечно, можно. И может, даже нужно. В самом деле от Холмса и Уотсона только имена, да. Не знаю, почему мне удобно прятаться именно за этими героями. Может, потому что они всё же во многом вдохновляют.
Даже если захочу загнать себя в "законы жанра" фика и слэша, у меня всё равно это не получится. Может, к сожалению, а может, и к счастью. Стараюсь писать для души, а не для жанра. И очень приятно, что моя писанина находит отклик и - хоть чем-то нравится.
ещё один не хотите вставить
Со стилистикой у меня действительно...
«неискупимые муки»
Что, в самом деле так ужасно?Думаю, не так то, что неискупимыми могут быть скорее грехи, а муки... Не знаю, какими могут быть.Спасибо!
-
-
07.04.2008 в 13:06-
-
07.04.2008 в 13:18А она знакома с "Психе-йогой"?)))
-
-
07.04.2008 в 17:40Я тут подумала: если писать про Холмс/Люпен то Уотсон должен быть женат так как будет сильно агнст... Не люблю я когда Уотсон страдает... Может самой взяццо?
-
-
07.04.2008 в 18:29-
-
07.04.2008 в 18:50МАЛАДЕЦ!!
-
-
08.04.2008 в 09:25не могу позволить себе назвать тебя аффтаром
про Люпена
если писать про Холмс/Люпен то Уотсон должен быть женат Ага, поначалу. А потом Мэри помрёт, Уотсон один останется... И тут-то и начнётся самое интересное!
Не люблю я когда Уотсон страдает
Может самой взяццо?
Mona*
Спасибо!
-
-
09.04.2008 в 22:06без пистолетабез него-
-
10.04.2008 в 15:04Да, жанр молодой, хотя по сути он, наверно, существовал ещё задолго до того, как были созданы герои, которых мы теперь пытаемся слэшить.
-
-
10.04.2008 в 17:35-
-
10.04.2008 в 17:40Ммм, понятно. Я его тож уважаю. Но уж как получается!