Если у тебя есть гештальт, закрой его.
Кусочек фанфика по «Трём мушкетёрам». Подучу матчасть — доработаю. А потом ка-ак забацаю книгу! 
— К вашим услугам, монсеньор.
Д’Артаньян наклонился, чтобы поцеловать перстень на кардинальской руке. Но, позволив лишь поклон, она встрепенулась — рубиновая инсигния чуть не царапнула щёку. Д’Артаньян отступил, машинально сжамая эфес шпаги.
Лишь взмах алой перчатки — и гвардейцы удалились. Кардинал задумчиво обмяк в кресле, словно остался один.
— К вашим услугам… — пробормотал д’Артаньян. читать дальшеНа миг показалось, будто кардинал вправду не видит его. Посчастливилось ли стать свидетелем одной из тех странностей, которые, как поговаривали, водились за его высокопреосвященством, или хитрый лис так выражал своё презрение и расставлял неведомые сети — в любом случае приятного было мало. «А вдруг он вправду не в себе? Надо бы его растормошить», — тревожно мелькнуло в голове д’Артаньяна.
— Ваша светлость… — вновь осторожно позвал он.
— Как по-вашему, д’Артаньян, стоит ли продолжать?
Д’Артаньян с облегчением выдохнул: кардинал в порядке, а значит, и ждать от него можно лишь обычного коварства, не более.
— Простите, монсеньор, что продолжать?
Ришелье воздел на него холодный, пристальный взгляд.
— Осаду.
— Помилуйте, ваше высокопреосвященство, мой долг — исполнять приказы, а не обсуждать их.
— И всё же у вас есть своё мнение, — настаивал прелат. — Выскажите его сейчас, пока никто не слышит.
— О, монсеньор, ваша скромность столь глубока, но напрасно вы считаете себя никем…
— Не бойтесь, — кардинал милостиво указал на кресло напротив, разрешая сесть. — Считайте, что вы на исповеди.
Повинуясь, д’Артаньян уверенно расположился на мягком сиденье.
— Исповедь — обычно мероприятие добровольное, монсеньор.
— Скорее, добровольно осознанный христианский долг. Мне полезно знать точку зрения умных людей. Слухи о моём пренебрежении мнением народа сильно преувеличены.
— Но лично мою точку зрения вы можете узнать, и не спрашивая о ней, поскольку ваше высокопреосвященство — великий знаток человеческих душ. По мне, монсеньор, начатое нужно доводить до конца. Или не начинать совсем.
— Резонно. А что говорят ваши товарищи?
— И вновь прошу меня простить, монсеньор, но я затрудняюсь ответить, потому как не дерзну определить, кого из моих товарищей ваше высокопреосвященство счёл бы достаточно умным и чьё мнение достойно того, чтобы быть принятым во внимание вашим высокопреосвященством.
Ришелье неприязненно прищурился.
— Кто вас научил юлить, д’Артаньян? Или вы самородок? Говорите начистоту, сейчас не время ничего скрывать. Мы с вами воюем на одной стороне, не так ли?
— Я служу моему Королю и Отечеству, монсеньор.
— А я, по-вашему, нет? — злобно осведомился кардинал, вытянув указательный палец к виску, а левый к подбородку. — Разве у нас с вами не одни и те же Король и Отечество?
— Одни и те же, монсеньор. Но уверен, что вы лучше меня знаете, какие настроения ходят в войсках. Если хотите начистоту, извольте. Однажды я уже отказался играть на вашей стороне, и теперь ничего не скажу, что могло бы повредить моим друзьям и вообще всем мушкетёрам.
Его высокопреосвященство кисло поморщился.
— Мне нравятся ваше остроумие и отвага. Даже немного завидую. Но не беспокойтесь, я знаю цену вашим друзьям. И рубаке Портосу, который легко предаст всё и всех ради золотой шпаги и пышной перевязи, и Арамису, вся суть которого — прятать сластолюбие за мнимой святостью, и вашему дражайшему Атосу, который так горд и тщеславен, что предпочёл убить свою жену, не вынеся позорной мысли, что сам выбрал падшую женщину. Убить, конечно, не своими руками... Только такой идеалист, как вы, д’Артаньян, может стоять горой за этих людей, пусть смелых, но далеко не самых достойных.
— Никто не без греха, монсеньор. Может, у моих друзей есть свои недостатки, но они вовсе не так безобразны, как вам кажется. Осмелюсь заметить, что ваше высокопреосвященство судит других по себе и приписывает им собственные пороки, которых с лихвой хватило бы на троих. Впрочем, справедливости ради, лично мне пришлось убедиться лишь в том, что ваше высокопреосвященство — и сам мастер обделывать грязные дела чужими руками.
Кардинал взбодрился, выпрямился и, расставив локти, сцепил пальцы перед собой.
— Полезное качество для политика, особенно ратующего за благо государства и ради него обязанного сохранять свою репутацию незапятнанной. Благодарю вас за столь утончённый комплимент.
Д’Артаньян учтиво склонил голову.
— Комплимент соответствует вашему высокому положению и вашим амбициям, монсеньор.
— Не можете мне простить, что я и вас выставил злодеем в ваших собственных глазах?
— О нет, монсеньор. Я не святой ни по воле случая, ни по зову сердца и никогда не готовился носить сутану, тем более ради наживы.
Глаза кардинала сверкнули, но он тут же потушил их недобрый блеск и растянул губы в усмешке, словно хотел облизнуться.
— Полагаю, сейчас вы намекаете на вышеупомянутого Арамиса? Что если он узнает, как вы о нём отзываетесь за его спиной? Дорожите дружбой, д’Артаньян. У вас не так много истинных друзей, как вы думаете.
— Премного благодарен за наставление, монсеньор. Арамис никогда не поверит подлым наветам, как и мы все.
Кардинал улыбнулся чуть более явно, и его тонкая рука в красной перчатке вкрадчиво приподнялась — словно змея, готовая к броску.
— То есть мушкетёры? Похвальная преданность. И всё же осторожнее, осторожнее в высказываниях, друг мой: они могут быть неверно истолкованы. — Красная рука миролюбиво опустилась на подлокотник кресла. — Не беда, если вы осознаёте, что вам не хватает дипломатичности. Куда хуже самонадеянность, не способная признавать свои ошибки.
— Признавать свои ошибки трудно каждому, кто привык считать себя непогрешимым, и особенно тому, кто возвысился благодаря своей гордыне и жажде власти. Но все ошибки, которые когда-либо совершу, я готов искупить верной службой Его Величеству и Франции.
Красная рука вновь ожила: кардинал задумчиво поднёс ко рту указательный и безымянный пальцы. Глаза его высокопреосвященства смеялись.
— Нет, вы не святой, д’Артаньян. Я знаю, кто вас называл сущим дьяволом — не без восхищения и весьма метко, кстати. И знаю, чего вы не можете мне простить. Не только того, что вы стали пешкой в моей игре, но и того, что оказались орудием справедливого возмездия, источник которого — я. Вы так меня ненавидите, так привыкли считать злодеем, что вам претит сама мысль о справедливости, исходящей от меня. Я знаю это — признайте же и вы.
Вспыхнув от гнева, д’Артаньян вскочил.
— Нет, монсеньор! Напрасно вы заговорили о ней. Но коль уж начистоту, я не могу простить вам смерти невинной девушки…
— Которая была вовсе не так невинна, — перебил его кардинал, качая головой. — Наверное, вы в курсе, что она наставляла рога своему супругу и, хуже того, впала в соблазн государственной измены, — пусть даже исключительно по своей наивности, что в данном случае никак нельзя назвать добродетелью.
— Монсеньор! — грозно выкрикнул д’Артаньян, машинально обнажая шпагу. — Клянусь, я…
Кардинал проворно встал с кресла. Гантированная бархатная рука силой заставила д’Артаньяна вложить клинок обратно в ножны.
— Будьте благоразумны, не поднимайте шума. Открою вам секрет: мы с вами оба ещё можем послужить королю и Франции. — Кардинал неспешно опустился обратно в кресло. — Меня вы не оскорбили своим опрометчивым, ребяческим жестом, но если охрана услышит и ворвётся сюда, вашу выходку расценят как покушение на убийство Первого министра. Или вы, сударь, чаяли отделаться вызовом на дуэль?
Д’Артаньян оторопел и от решительности, и от насмешки столь нелепо великодушного тирана. Как бы там ни было, кардинальские прихвостни не могли не слышать вопля, угрожающего их хозяину, однако в шатёр никто до сих пор не ворвался.
— Какую же службу вы приготовили для меня, монсеньор? — напрямую спросил гасконец.
— Мне надоела эта возня с противостоянием моих гвардейцев и мушкетёров. Неужели не понятно, что она только ослабляет государство? Не я её начал, но я намерен положить ей конец. Вы и ваши друзья — ещё дети, вам бы только драться и кичиться своей храбростью и удалью, а до блага страны вам и дела нет.
— Как же монсеньор намерен исправить положение?
— Я намерен искать замену на должность капитана королевских мушкетёров, и главный мой кандидат — вы.
— Никогда! — горячо воскликнул д’Артаньян. — Я не предам де Тревиля! И никто из мушкетёров не предаст!
— Не волнуйтесь, де Тревилю будет предложено место капитана моих гвардейцев и всяческие почести.
— Он не согласится!
— Согласится, ведь это будет решение короля.
— Предпочитаете держать врагов в подчинении? Коварную игру вы затеяли, ваше высокопреосвященство. Я немедленно доложу о ней де Тревилю.
— Не сомневаюсь, — усмехнулся кардинал. — Подумайте над моим предложением вместе, рассчитываю на ваше коллективное благоразумие. Теперь ступайте с миром. — Он благословил д’Артаньяна, и тот хотел вновь поцеловать его перстень, как было положено, однако Ришелье вновь властно остановил его. — Нет, не нужно пустых жестов. Сделаете это, когда будете мне верны.
— Значит, никогда, монсеньор. — Д’Артаньян поклонился и вышел.
— К вашим услугам, монсеньор.
Д’Артаньян наклонился, чтобы поцеловать перстень на кардинальской руке. Но, позволив лишь поклон, она встрепенулась — рубиновая инсигния чуть не царапнула щёку. Д’Артаньян отступил, машинально сжамая эфес шпаги.
Лишь взмах алой перчатки — и гвардейцы удалились. Кардинал задумчиво обмяк в кресле, словно остался один.
— К вашим услугам… — пробормотал д’Артаньян. читать дальшеНа миг показалось, будто кардинал вправду не видит его. Посчастливилось ли стать свидетелем одной из тех странностей, которые, как поговаривали, водились за его высокопреосвященством, или хитрый лис так выражал своё презрение и расставлял неведомые сети — в любом случае приятного было мало. «А вдруг он вправду не в себе? Надо бы его растормошить», — тревожно мелькнуло в голове д’Артаньяна.
— Ваша светлость… — вновь осторожно позвал он.
— Как по-вашему, д’Артаньян, стоит ли продолжать?
Д’Артаньян с облегчением выдохнул: кардинал в порядке, а значит, и ждать от него можно лишь обычного коварства, не более.
— Простите, монсеньор, что продолжать?
Ришелье воздел на него холодный, пристальный взгляд.
— Осаду.
— Помилуйте, ваше высокопреосвященство, мой долг — исполнять приказы, а не обсуждать их.
— И всё же у вас есть своё мнение, — настаивал прелат. — Выскажите его сейчас, пока никто не слышит.
— О, монсеньор, ваша скромность столь глубока, но напрасно вы считаете себя никем…
— Не бойтесь, — кардинал милостиво указал на кресло напротив, разрешая сесть. — Считайте, что вы на исповеди.
Повинуясь, д’Артаньян уверенно расположился на мягком сиденье.
— Исповедь — обычно мероприятие добровольное, монсеньор.
— Скорее, добровольно осознанный христианский долг. Мне полезно знать точку зрения умных людей. Слухи о моём пренебрежении мнением народа сильно преувеличены.
— Но лично мою точку зрения вы можете узнать, и не спрашивая о ней, поскольку ваше высокопреосвященство — великий знаток человеческих душ. По мне, монсеньор, начатое нужно доводить до конца. Или не начинать совсем.
— Резонно. А что говорят ваши товарищи?
— И вновь прошу меня простить, монсеньор, но я затрудняюсь ответить, потому как не дерзну определить, кого из моих товарищей ваше высокопреосвященство счёл бы достаточно умным и чьё мнение достойно того, чтобы быть принятым во внимание вашим высокопреосвященством.
Ришелье неприязненно прищурился.
— Кто вас научил юлить, д’Артаньян? Или вы самородок? Говорите начистоту, сейчас не время ничего скрывать. Мы с вами воюем на одной стороне, не так ли?
— Я служу моему Королю и Отечеству, монсеньор.
— А я, по-вашему, нет? — злобно осведомился кардинал, вытянув указательный палец к виску, а левый к подбородку. — Разве у нас с вами не одни и те же Король и Отечество?
— Одни и те же, монсеньор. Но уверен, что вы лучше меня знаете, какие настроения ходят в войсках. Если хотите начистоту, извольте. Однажды я уже отказался играть на вашей стороне, и теперь ничего не скажу, что могло бы повредить моим друзьям и вообще всем мушкетёрам.
Его высокопреосвященство кисло поморщился.
— Мне нравятся ваше остроумие и отвага. Даже немного завидую. Но не беспокойтесь, я знаю цену вашим друзьям. И рубаке Портосу, который легко предаст всё и всех ради золотой шпаги и пышной перевязи, и Арамису, вся суть которого — прятать сластолюбие за мнимой святостью, и вашему дражайшему Атосу, который так горд и тщеславен, что предпочёл убить свою жену, не вынеся позорной мысли, что сам выбрал падшую женщину. Убить, конечно, не своими руками... Только такой идеалист, как вы, д’Артаньян, может стоять горой за этих людей, пусть смелых, но далеко не самых достойных.
— Никто не без греха, монсеньор. Может, у моих друзей есть свои недостатки, но они вовсе не так безобразны, как вам кажется. Осмелюсь заметить, что ваше высокопреосвященство судит других по себе и приписывает им собственные пороки, которых с лихвой хватило бы на троих. Впрочем, справедливости ради, лично мне пришлось убедиться лишь в том, что ваше высокопреосвященство — и сам мастер обделывать грязные дела чужими руками.
Кардинал взбодрился, выпрямился и, расставив локти, сцепил пальцы перед собой.
— Полезное качество для политика, особенно ратующего за благо государства и ради него обязанного сохранять свою репутацию незапятнанной. Благодарю вас за столь утончённый комплимент.
Д’Артаньян учтиво склонил голову.
— Комплимент соответствует вашему высокому положению и вашим амбициям, монсеньор.
— Не можете мне простить, что я и вас выставил злодеем в ваших собственных глазах?
— О нет, монсеньор. Я не святой ни по воле случая, ни по зову сердца и никогда не готовился носить сутану, тем более ради наживы.
Глаза кардинала сверкнули, но он тут же потушил их недобрый блеск и растянул губы в усмешке, словно хотел облизнуться.
— Полагаю, сейчас вы намекаете на вышеупомянутого Арамиса? Что если он узнает, как вы о нём отзываетесь за его спиной? Дорожите дружбой, д’Артаньян. У вас не так много истинных друзей, как вы думаете.
— Премного благодарен за наставление, монсеньор. Арамис никогда не поверит подлым наветам, как и мы все.
Кардинал улыбнулся чуть более явно, и его тонкая рука в красной перчатке вкрадчиво приподнялась — словно змея, готовая к броску.
— То есть мушкетёры? Похвальная преданность. И всё же осторожнее, осторожнее в высказываниях, друг мой: они могут быть неверно истолкованы. — Красная рука миролюбиво опустилась на подлокотник кресла. — Не беда, если вы осознаёте, что вам не хватает дипломатичности. Куда хуже самонадеянность, не способная признавать свои ошибки.
— Признавать свои ошибки трудно каждому, кто привык считать себя непогрешимым, и особенно тому, кто возвысился благодаря своей гордыне и жажде власти. Но все ошибки, которые когда-либо совершу, я готов искупить верной службой Его Величеству и Франции.
Красная рука вновь ожила: кардинал задумчиво поднёс ко рту указательный и безымянный пальцы. Глаза его высокопреосвященства смеялись.
— Нет, вы не святой, д’Артаньян. Я знаю, кто вас называл сущим дьяволом — не без восхищения и весьма метко, кстати. И знаю, чего вы не можете мне простить. Не только того, что вы стали пешкой в моей игре, но и того, что оказались орудием справедливого возмездия, источник которого — я. Вы так меня ненавидите, так привыкли считать злодеем, что вам претит сама мысль о справедливости, исходящей от меня. Я знаю это — признайте же и вы.
Вспыхнув от гнева, д’Артаньян вскочил.
— Нет, монсеньор! Напрасно вы заговорили о ней. Но коль уж начистоту, я не могу простить вам смерти невинной девушки…
— Которая была вовсе не так невинна, — перебил его кардинал, качая головой. — Наверное, вы в курсе, что она наставляла рога своему супругу и, хуже того, впала в соблазн государственной измены, — пусть даже исключительно по своей наивности, что в данном случае никак нельзя назвать добродетелью.
— Монсеньор! — грозно выкрикнул д’Артаньян, машинально обнажая шпагу. — Клянусь, я…
Кардинал проворно встал с кресла. Гантированная бархатная рука силой заставила д’Артаньяна вложить клинок обратно в ножны.
— Будьте благоразумны, не поднимайте шума. Открою вам секрет: мы с вами оба ещё можем послужить королю и Франции. — Кардинал неспешно опустился обратно в кресло. — Меня вы не оскорбили своим опрометчивым, ребяческим жестом, но если охрана услышит и ворвётся сюда, вашу выходку расценят как покушение на убийство Первого министра. Или вы, сударь, чаяли отделаться вызовом на дуэль?
Д’Артаньян оторопел и от решительности, и от насмешки столь нелепо великодушного тирана. Как бы там ни было, кардинальские прихвостни не могли не слышать вопля, угрожающего их хозяину, однако в шатёр никто до сих пор не ворвался.
— Какую же службу вы приготовили для меня, монсеньор? — напрямую спросил гасконец.
— Мне надоела эта возня с противостоянием моих гвардейцев и мушкетёров. Неужели не понятно, что она только ослабляет государство? Не я её начал, но я намерен положить ей конец. Вы и ваши друзья — ещё дети, вам бы только драться и кичиться своей храбростью и удалью, а до блага страны вам и дела нет.
— Как же монсеньор намерен исправить положение?
— Я намерен искать замену на должность капитана королевских мушкетёров, и главный мой кандидат — вы.
— Никогда! — горячо воскликнул д’Артаньян. — Я не предам де Тревиля! И никто из мушкетёров не предаст!
— Не волнуйтесь, де Тревилю будет предложено место капитана моих гвардейцев и всяческие почести.
— Он не согласится!
— Согласится, ведь это будет решение короля.
— Предпочитаете держать врагов в подчинении? Коварную игру вы затеяли, ваше высокопреосвященство. Я немедленно доложу о ней де Тревилю.
— Не сомневаюсь, — усмехнулся кардинал. — Подумайте над моим предложением вместе, рассчитываю на ваше коллективное благоразумие. Теперь ступайте с миром. — Он благословил д’Артаньяна, и тот хотел вновь поцеловать его перстень, как было положено, однако Ришелье вновь властно остановил его. — Нет, не нужно пустых жестов. Сделаете это, когда будете мне верны.
— Значит, никогда, монсеньор. — Д’Артаньян поклонился и вышел.
@темы: Рассказы, Творчество