– Всё-таки хорошую мы тебе репутацию сделали, а? К тебе никто не посмеет подойти лишний раз.
– Или наоборот, полезут из любопытства. Они ведь головорезы, у них свои правила, своя бандитская удаль. Сам знаешь, если долго общаешься с застёгнутым и его компаньонами. Что мне тогда делать?
– Ну, как что? – Он пожал плечами. – Не мне тебя учить: хватаешь первую попавшуюся табуретку и колотишь ей всех подряд. Если табуретки под рукой не окажется, лучше всегда носи свою, чтобы в руке привычно лежала и замах был хороший.
– Да ты, как погляжу, знатный табуреточник, просто спец. Может, мне в придачу и рояль на себе таскать? Аргумент более весомый, и помузицировать можно при случае.
– Пожалуй, – снисходительно кивнул Виктор. – Я тоже старался использовать каждую минуту, когда учился. Они не дураки и прекрасно понимают, на чём делать имя, а что лишь выставит их на посмешище.
читать дальше– Ты, по-моему, себе противоречишь. Если хочешь извиниться, так и скажи. С удовольствием приму твои извинения.
– Ну, вот ещё, – фыркнул он. – За что мне извиняться? Может, публичное опровержение в газету подать?
– Вообще-то мысль!
– Мол, мы пошутили, да и нож у нас был бутафорский, а вы собственного главаря сами пырнули со страху? Пусть это чистая правда, но кто же нам простит столь злостное нарушение правил игры?
– Это единственное, что тебя беспокоит? Вообще-то ты ещё одного человека покалечил.
Виктор нахмурился и опустил взгляд.
– Он шестёрка, это понятно. За него, к счастью, никто мстить не будет. Да и ты тут ни при чём, можешь забыть. Если кто-то предъявит претензии, я сам всё улажу.
– Неужели откупишься? Главное, чтобы за него тебе предъявила претензии твоя совесть.
Мой друг посмотрел на меня так строго, будто собирался предостеречь ребёнка от игры со спичками.
– Совесть – это возвышенно и прекрасно, но кроме неё нужно иметь возможности. Если мне позволят, я сделаю всё, чтобы поставить его на ноги. Давай на этом остановимся.
– И за то спасибо. Чтобы иметь возможности, нужна воля.
– Ну да! – вдруг скептично усмехнулся он. – Воля нужна исключительно для того, чтобы не страдать угрызениями совести, которые ты почему-то ценишь превыше всего. Веришь ли, я за то, чтобы ценить безопасность. Дело вовсе не в том, на что ты способна, а в том, кем тебя считают. Понятно, что ты лишь выполняешь назначенную тебе функцию. Если кто-то захочет серьёзного разговора, он выйдет на меня. Все, кто хоть что-нибудь значат в этом мире, обзаводятся телохранителями, максимально открыто или максимально конфиденциально. Чем я-то хуже? А если кому взбредёт в голову помериться с тобой силой, пусть попробует. Посмотрю, что у него выйдет. Нескромно, однако даже с бутафорским ножом я способен на большее, чем иной с настоящим лезвием.
Я вздохнула, не зная, что в моём сердце сильнее: жалость к Виктору или презрение к тем тем чудовищным представлениям о мире, которыми не известно кто забил его светлую голову.
– Ты провокатор. О какой безопасности говорить, если ты набиваешь себе цену, подставляя нас обоих? Я хотела тебе помочь, правда. Но не так же!
– А придётся так, – мягко и настойчиво произнёс он, по обыкновению, не оставляя несогласным никаких шансов.
– Знаешь, друг мой любезный, сначала я подумала, что только ты можешь выдержать нытьё Жозе и его вечную неуверенность во всём. Теперь я, кажется, понимаю, что только Жозе может выдержать твою взбалмошность и твоё маниакальное пристрастие к тому, чтобы на рожон лезть, – и то лишь потому, что живёт в своём мирке и ничего этого не замечает.
Его брови игриво взлетели вверх и, нагнувшись ко мне и прикрывая рот, он вкрадчиво, почти чувственно зашептал:
– Да, и ещё я предпочитаю делать грязную работу чужими руками. Не поверишь ведь, что ты настолько важная птица и теперь к тебе уж точно приставят охрану? Нет? И не верь! Но если заметишь кого-то, не бойся. А я, пожалуй, воспользуюсь твоим эскортом. Мне эти люди нужнее всех.
Если бы Виктор не был убеждённым трезвенником, я бы подумала, что он пьян. Какую нелепицу он в очередной раз придумал! Важная птица или нет, любая охрана стала бы очень дорогим удовольствием. Кто бы из моих друзей так раскошелился? Даже Элеонор и Пьер, впустившие меня в свой дом и принявшие как родную, не пошли бы на подобные траты.
Я похлопала моего наперсника по плечу и уже хотела сообщить ему, какие у него идиотские мальчишеские шуточки, но у него был такой ласковый и умный взгляд, что я остановилась. Всё, что Виктор говорил, он говорил с умыслом. Надо было помнить, давнее общение с Жозе, требующее устойчивости к внезапным переменам настроения и нечеловеческой дипломатии, научило Виктора, как и положено мужчине, даже под жесточайшими пытками, то есть во время выяснения отношений, помалкивать о чувствах, но тем не менее заботиться о них. Разумеется, никакого эскорта не было и быть не могло. Виктор всё придумал, чтобы поддержать меня, чтобы я поверила в свою нужность кому-то, каким-то тайным друзьям, настолько благородным, что стесняющимся открыто помогать мне, или даже чтобы я снова надеялась на самое большое счастье в моей жизни. Может быть, Виктор написал для меня чудесную сказку о возвращении любви, о том, что она решила вновь быть вместе, но не знает, как признаться, тенью ходит за мной по ночным улицам, грустно смотрит и прячется, когда я оборачиваюсь.
Это было так трогательно, что у меня защипало в глазах. Мне стало тяжело говорить, но я медленно начала:
– И я тебя тоже очень люблю, ты самый лучший друг. Спасибо. Ты передай ей, что помолвка фиктивная, что я жду её и всегда буду ждать. Потому что она – единственный смысл моей жизни. Передай, пожалуйста. И пусть она будет счастлива, очень этого хочу.
Виктор не ожидал, что я так всё пойму, и даже растерялся. С его лица сошло наигранное лукавство. Как будто почувствовал мою тоску, мой товарищ смотрел на меня с искренним состраданием.
– Хорошо, – тихо, но решительно сказал он. – Даю тебе слово, что всё ей объясню. И что с ней будет всё в порядке.