НЕТ
За едой не читать.Ан нет. Нет, я никогда не скажу ему о том, что чувствую. Даже и речи быть не может. Он привык считать меня мыслящей машиной, механизмом без сердца и души, способным только на блестящие мыслительные комбинации, игру интеллекта и всецелое служение долгу. Каково же будет его разочарование, если он узнает, что человек, вызывающий восторг и восхищение своим ясным и холодным умом, может чувствовать так же, а возможно, и намного острее, чем любой другой из смертных! Он привык считать меня феноменом, даже идеалом, так пусть считает и дальше.
Его всепрощающая доброта и самоотвержение начинают раздражать. Когда я бываю не в духе, то достаточно резко разговариваю с ним или просто молчу, что порой для него ещё мучительнее. Но он терпит. Он всё терпит, скотина, будто страдания, которые я причиняю ему, – высшая награда за его многолетнее служение. В конце концов мне становится обидно, досадно за него, за его терпение, – я не выдерживаю и извиняюсь. Тогда он победно радуется, а я проклинаю всё на свете, в том числе тот день, когда вечно лезущий не в свои дела Стэмфорд свёл нас и когда я впервые пожал эту широкую тёплую руку, которая впоследствии так интенсивно дарила мне наслаждение. Только теперь я понимаю, как был опрометчив в том, что так близко сошёлся с этим человеком и впустил его в свою жизнь.
Порой я бываю непозволительно эгоистичен, но чем сильнее проявляется мой эгоизм, тем больше растёт его альтруизм. И я чувствую, что не могу с этим его бездумным альтруизмом ничего поделать: это сила, с которой я не в состоянии справиться. Нельзя быть таким, просто нельзя. Он ничего не понимает – или искусно делает вид, что не понимает. Это тяготит и приводит в уныние. Я с каждым днём всё явственнее осознаю, что годы, проведённые вместе со мной, только испортили его.
Конечно, мне нужно набраться мужества и разорвать эту порочную связь. Но, боюсь, легче будет уйти в мир иной, нежели освободиться от этого слепого преклонения и постоянной готовности жертвовать собой ради меня! Он думает, мне нужны эти жертвы. Нет.
Роковой моей ошибкой было сделать его соучастником моего преступления. Но я слаб: все преступления происходят не от силы, а от слабости. Видимо, то, как складываются наши отношения теперь, – это расплата за мою слабость тогда: я просто не смог сдержаться. Это я, измученный одиночеством и душевными терзаниями, которые поглощают меня в дни вынужденного безделья, – я поддался искушению и заставил его вступить на этот страшный путь. А возврата уже нет.
Прежде я боялся, что он оттолкнёт меня и всё закончится катастрофой. Но опасения мои были напрасны: видимо, он не умеет говорить мне «нет». Его ответом было молчаливое согласие. Он так безропотно и самозабвенно отдавался мне, что потом его даже становилось жаль. И теперь каждую ночь он требует от меня того, к чему я его приучил: без этого он уже не может.
Вполне вероятно, что он никогда меня не отпустит и всё также закончится катастрофой.
Впрочем, надо отдать ему должное: он сделал меня счастливым, правда, ненадолго. Счастье ведь не может длиться вечно. Но он был мне нужен. Мне была нужна его преданность, его постоянное присутствие рядом, его любовь. Я был на вершине блаженства, когда чувствовал, с какой жадностью, с каким вожделением его горячее пульсирующее тело принимает меня внутрь и стремится отдаться мне целиком без остатка, стремится доставить как можно более сильное наслаждение. Я был счастлив, что обладаю им, что могу обнять его и при этом не услышать бранные слова возмущения и не получить кулаком по физиономии.
Он никогда не отказывал мне во взаимности, и я привык к нему, но тем не менее вполне смогу обойтись без него. В детстве меня всегда учили, что самостоятельность ценнее привязанности. Но он... Это моя вина, что я сделал его таким. Для окружающих он всё тот же благородный и смелый старина-доктор, но я вижу, как сильно он изменился за годы, проведённые со мной: теперь он ничем не лучше тех отвратительных, кривляющихся, жеманных и пустых существ, что торгуют собой в грязных притонах Сити. Это уже не тот человек, который пробуждал во мне не только физическое желание, но и некие чувства более возвышенного порядка. Он не замечает, как пошл, дик и неприятен. Его устраивает быть таким, и это удручает больше всего.
Пожалуй, впервые в жизни я чувствую, что так долго не могу справиться с ситуацией и потому становлюсь непозволительно грубым и жёстким с ним. Знаю, это не делает мне чести. Никому из визитёров, являвшихся к нам по поводу очередного расследования, даже в голову не приходило, что благородный доктор хромает, опираясь на трость, вовсе не по причине разнывшейся старой раны, полученной в героическом сражении. Если бы на его походку взглянул опытный врач, то понял бы: перед ним человек, который ходит на негнущихся ногах оттого, что провёл слишком бурную ночь, и которому накануне сильно повредили сфинктер.
Я становлюсь гадок сам себе, когда своим поведением он заставляет меня быть жестоким с ним. Он думает, это нравится мне, но скорее уж – ему самому. Быть может, я с самого начала вёл себя с ним непозволительно жёстко, а он приспособился, притерпелся, потому что я был ему дорог. Так я превратил любящего меня в чудовище. Когда он пытается кричать подо мной, я, чтобы только не видеть, как он безобразно развратен, с силой зажимаю ему рот, который научился так искусно ублажать мою похоть. Я не гляжу на это перекошенное гримасой похоти лицо: оно стало мне невыносимо омерзительно. Злясь на себя, я вымещаю свою злость на том, кого так гнусно совратил. В такие минуты я сам себе мерзок, и, чтобы не впасть в отчаяние, я заглушаю душевные муки горьким физическим наслаждением.
Страшно, что мы оба сделали с собой, друг с другом и с нашей любовью. Так жить больше нельзя. Ему бесполезно что-то объяснять, а разрубить гордиев узел взаимной вины и изменить ситуацию волевым решением я уже не в состоянии. Стыд связывает мне руки. Если бы можно было повернуть время вспять и начать всё заново, я бы никогда не перешёл этой страшной черты, именуемой таким возвышенным и ничего, в сущности, не значащим словом «любовь». Мы навсегда остались бы только друзьями. Сейчас мне нужен понимающий друг, а не искусный любовник.
После того, как он, заставив меня вместе с ним разбирать старые бумаги, едва не нашёл мои личные записи, у меня появилась мысль якобы случайно подбросить их ему и тем самым объясниться. Однако по здравом размышлении ясно, что эта малодушная идея несостоятельна: даже если поймёт всё, он не захочет ничего менять.
Всё чаще у меня возникает желание уйти из дома, где ждёт меня он со своей мучительной, жестокой преданностью, где всё связано с ним, – уйти и больше никогда не возвращаться, просто сбежать, как в детстве, куда глаза глядят. Но запятнать свою совесть ещё и предательством – роскошь, которую я в нынешнем положении не могу себе позволить. Один я ничего не в силах изменить – мне, как и прежде, нужна его поддержка. Мне нужен мой Джон Уотсон, который когда-то сделал меня счастливым и которого у меня больше нет.
6 октября 2008 г.