В 2005-ом, конечно, стебалась. У авторов рассказ немного затянут, на мой взгляд, но более-менее прилично сократить вдохновилась только сегодня. Да, и Анструзера переименовала в Анструфера – так симпатышнее. А то он на инструктора+пакгауз+маузер несколько смахивал. А теперь смахивает на калорифер.
Герои, естественно, нетрадиционные, неканоничные и стёбные.
ТАКОВА ЛЮБОВЬ
читать дальшеЯ всегда считал, что Шерлок Холмс был не из тех, кто полагается на удачу. Он принадлежал к тому инициативному, деятельному роду людей, которые больше склонны принимать ответственность на себя, а не сваливать всё на невезение. Но в этот раз ему объективно не повезло. Ради какого-то совершенно не понятного мне интереса мой друг согласился на бой с известным профессиональным боксёром, за которым тянулась слава непобедимого, лютого соперника. Однако на ринге Холмс, к величайшей радости поставивших на него, легко одержал верх. Вот только, возвращаясь с этого поединка, мой друг умудрился споткнуться на лестнице боксёрского клуба и вывихнуть ногу. Вот так банально всё и началось.
О случившемся я узнал из телеграммы миссис Хадсон, наверняка присланной тайком от её жильца.
– Зачем он только ввязался в это дело! Я всегда говорил ему, что неразборчивость и тщеславие погубят его. Только он меня никогда не слушал.
– Ты должен немедленно пойти к мистеру Холмсу и побыть у него до тех пор, пока он не поправится, – настойчиво сказала моя жена, прочитав телеграмму. – Твоими пациентами всегда может заняться Анструфер.
Через несколько минут я уже ехал на Бейкер-стрит. Скверная погода всегда располагает к таким же скверным размышлениям, и по пути я стал раздумывать. Жена так легко отпустила меня к Холмсу – просто выпроводила из дома, и я, наверно, должен был возмутиться, заподозрить её в каком-то умысле, но мне было безразлично. Даже если Анструфер занимается в моё отсутствие не только моей работой, но и моей женой – мне абсолютно всё равно. Главное, что я снова увижу Шерлока Холмса.
Странное дело: мне 36 лет, я здоров, полон сил и женат всего полтора года, но наши взаимоотношения с женой далеки от взаимоотношений молодых супругов. И не сказал бы, что это её вина. Может, здесь сказывается специфика моей профессии. Чтобы хоть как-то избежать работы в этом направлении, сразу после университета я окончил курсы военных хирургов в Нетли и с удовольствием был зачислен помощником хирурга в стрелковый полк. Но после выхода в отставку и возвращения на родину мне пришлось-таки работать по своей основной специальности. Я ведь гинеколог. И, чёрт возьми, эта грязная работа мне осточертела вконец! Каждый день одно и то же! Честное слово, в Майванде и то было приятнее. Единственная отдушина, единственный проблеск света – это возможность делить с Холмсом его безумные приключения. Если бы не он, я, наверно, давно бы спятил.
Миссис Хадсон явно обрадовалась моему приходу.
– Как хорошо, доктор, что вы пришли! Ещё немного, и он, кажется, снова впадёт в хандру. Он мне строго-настрого запретил сообщать вам, так что...
– Не волнуйтесь, миссис Хадсон: я вас не выдам.
Я скорее поднялся в гостиную. Вытянув забинтованную ногу, Холмс в своём сером элегантном халате сидел на диване. Мой друг будто ещё больше похудел и осунулся с нашей последней встречи. Похоже, он пребывал в несколько мрачном расположении духа: я не заметил на его лице ни удивления, ни радости по поводу моего прихода. И с моей стороны было бы невежливо показывать свою радость видеть его: повод для нашей встречи был не самый веселый. Чувствуя некоторую неловкость, я стал собирать раскиданные по всей комнате газеты. Меня всегда удивляло, когда мой друг, такой аккуратный и по-кошачьи чистоплотный во всём, что касается его персоны, устраивал в доме беспорядок. Наблюдая за мной, Холмс почему-то усмехнулся.
– А, Уотсон. Врач почуял пациента.
Ну вот зачем он издевался над моей профессией?
– Холмс, прошу вас. Вы же знаете, я вовсе не потому, что врач...
– Победители в своей гордости не должны забывать смотреть под ноги. А я забыл, Уотсон, и вот результат. – По его чересчур бодрому тону я понял, что он всё же рад меня видеть.
– Вашу гордость вполне можно понять: противник ваш был далеко не из слабых, – попытался поддержать его я.
– Отнюдь, Уотсон, отнюдь. Впрочем, я вижу, вас больше беспокоит ваша простуда.
Несмотря на всю радость, я был всё ещё глубоко возмущён его пренебрежением к своей безопасности и наконец не выдержал.
– Холмс! Оставьте мою простуду в покое! Не заговаривайте мне зубы! Какого вообще чёрта вы влезли в эту драку? Со скуки что ли? Вам что, больше нечем было заняться?
Он легко усмехнулся.
– Ну, не ворчите, Уотсон. Разве в вас не дремлет этот воинственный инстинкт? Разве вам никогда не хотелось почувствовать этот азарт, волнение схватки? Разве вам не знакомы этот юношеский задор, это желание ощутить свою силу, почувствовать себя настоящим мужчиной?
– Когда это сопряжено с таким риском, представьте себе, нет.
– М-да? В самом деле? А разве не из этих побуждений вы стали моим компаньоном?
– Это совсем другое. Если я могу помочь вам в вашем благородном стремлении очистить Лондон от преступности и искоренить людские пороки…
Холмс скептически скривился:
– Вот, значит, чем я, по-вашему, занимаюсь? Да, вы открыли мне глаза на мои истинные мотивы: я всегда считал, что всего лишь пытаюсь удовлетворить свою жажду приключений, а оказывается, я искореняю людские пороки! Я, дитя порока!
– Сейчас речь не об этом, не о вашей пагубной страсти к опиуму и кокаину.
– Опиум и кокаин – это всего лишь следствие, а не причина. И если бы меня влекло только к ним!
– И ко всякого рода опасности. Вас прям так и тянет ко всему, что может нанести вам вред! Я вот прекрасно себя чувствую и без того, чтобы подвергать себя неоправданному риску. Вы же умный человек, Холмс, и сами понимаете, вам сильно повезло, что из вас не сделали отбивную.
Он презрительно фыркнул.
– Не преувеличивайте, не такой уж я плохой боксёр, как вы думаете.
– Да я в вас не сомнева…
– В любом случае спасибо за заботу, Уотсон, – со странной усмешкой перебил он меня. – Но неужели вы не хотите знать, как я догадался о вашей простуде, ведь никаких явных признаков нет?
Ну как с ним можно нормально разговаривать?!
– Да с чего вы вообще решили, что меня больше беспокоит моё здоровье?! Моя простуда – это пустяки, Холмс. Конечно, мне было бы интересно…
– Вы щупали свой пульс и при этом запачкали своими руками весьма характерное место на вашем левом запястье. На вас ваши же собственные отпечатки пальцев, а это, между прочим, улики, так что в следующий раз будьте осторожны, чтобы не оставить их на какой-нибудь другой части тела.
Пока он хвастался своей проницательностью и плоским остроумием, я решил осмотреть его ногу: бинты уже давно пора было сменить. Он не протестовал. Пока я перебинтовывал, он задумчиво смотрел на меня, и, я уверен, его мысли не искали разгадки очередного загадочного происшествия, они были заняты происходящим. Я заметил, как его губы чуть дернулись не то в усмешке, не то в довольной улыбке. Мне стало как-то неприятно. Всегда, когда он на меня так значительно смотрит, мне чудится, будто ко всем его талантам следует причислить умение читать мои мысли. Может, это всё лишь выдумки, но мне всегда казалось, что он обладает какой-то магической сверхсилой, способной влиять на людей, – чем-то большим, нежели просто сила интеллекта.
Что ж, пусть он читает мои мысли. Но что в них такого, над чем можно смеяться?! У него действительно красивые ноги, и это не смешно. Ну разве смешно, что второй палец на ноге у него такой же длины, как и первый? Разве смешно, что у него такие острые стрелочки сухожилий? Разве смешно, что у него, как у ребёнка, такая нежная розовая кожа на подошве? Это всё скорее трогательно. Я всегда был чуток к красоте, а Шерлок Холмс – вообще красивый мужчина, с этим согласится всякий, кто когда-нибудь видел его. Он высок и утончённо статен, но вместе с тем в нём чувствуется настоящая, я бы даже сказал, породистая сила. У него очень красивый постанов головы, тёмные волосы, орлиный нос, живые серые глаза. В общем, внешность не совсем ординарная. Уверен, что любой френолог, взглянув на Холмса, стал бы говорить о недюжинных способностях и даже о гении. Но признаться, мне иногда хотелось куда-нибудь сбежать от этой его гениальности. Чтобы он не подшучивал над моими мыслями, будто в них есть что-то недостойное! Я восхищался его личностью, как восхищаются гением.
– Знаете, Холмс, – в отместку заговорил я, – в известном смысле мне доставляет удовольствие видеть вас в таком состоянии.
Холмс пристально смотрел на меня.
– Да? В самом деле?
– Да-да. И прошу вас не ехидничать. Вам придется обуздать свою страсть к риску минимум недели на две, а то и больше. Теперь вы будете, подобно вашему брату, ограничиваться в расследовании лишь блестящим умением рассуждать.
Холмс махнул на меня рукой.
– А, перестаньте! Ваша лесть, Уотсон, меня давно уже не вдохновляет.
– Это не лесть вовсе, Холмс.
– Ваша правда: если бы мой братец не был так ленив, он бы с превеликой радостью оставил меня без работы.
– Что вы! Думаю, что это не так. В любом случае вы временно обречены на сидячий образ жизни, и мне доставит истинное удовольствие увидеть, как вы продемонстрируете свои исключительные способности, не выходя из квартиры.
Холмс торжествующе рассмеялся.
– Вы слишком добры ко мне, вы не находите? Увы, я разочарую вас, мой дорогой: мне нечего расследовать.
– Случай не заставит себя ждать: не унывайте, – смеясь, сказал я.
Кажется, его настроение улучшилось, и я успокоился. Холмс взял со столика письмо и протянул его мне.
– Сейчас у меня есть только это.
– Послание написано на гербовой бумаге, которая стоит не меньше, чем полкроны за пачку, – заметил я. – Однако мои слова уже сбылись, Холмс!
Покосившись на меня, он скептически фыркнул.
– Сэр Дарлингтон просит принять его. Дарлингтон увлекается боксом, скачками и распутными женщинами. Впрочем, теперь ему приходится быть настороже.
– Да, сейчас появились новые вирусы, и они ещё практически не изучены. Я недавно читал об этом…
Холмс недовольно стрельнул на меня глазами.
– Уотсон, в экстремальной ситуации мне было бы чрезвычайно сложно полагаться на подобного помощника. Я, конечно, понимаю, профессию не выбирают… Но вы когда-нибудь можете не думать о своей работе?
– Что вы, Холмс, я не думаю!
– Ну, конечно!
– Да клянусь же, нет!
– Ну, хорошо. Верю-верю. Вы знаете, я не увлекаюсь ни распутными женщинами, ни скачками.
– Да, только безобидным боксом, – ввернул я.
– В отличие от некоторых, между прочим, я не увлекаюсь ни скачками, ни распутными женщинами, – очень настойчиво повторил Холмс. Впрочем, это была правда. Не знаю, насколько аскетичный образ жизни он вёл, но, здороваясь с Холмсом за руку, пользуясь одними столовыми приборами и моясь в одной ванне, можно было не беспокоиться о том, как бы не заразиться «дурной болезнью». – Помнится, в прошлом году сэр Дарлингтон выиграл целое состояние на скачках. Недоброжелатели шептали, что здесь не обошлось без подкупа. Сейчас за каждым шагом сэра Дарлингтона тщательно следят. И как только он попытается связаться с каким-нибудь подозрительным типом, его отправят в тюрьму. Я не могу припомнить имя лошади, на которую он ставил...
– Леди Бунгало. Она опередила на шестьсот метров всех остальных! – торжествующе воскликнул я. – Хотя, конечно, я знаю о скачках лишь немногим больше, чем вы.
Холмс кинул на меня испытующий взгляд и ехидно скривил свои тонкие губы.
– Неужели, Уотсон? Представляю, сколько вы знаете о женщинах, если настолько осведомлены о скачках.
– Холмс, прекратите эти шуточки! К чему эти упрёки? В чем вы меня подозреваете? Я женатый человек, и мой счет в банке чрезвычайно тощ. К тому же какие могут быть скачки в такую скверную погоду?
– До скачек Грэнд Нэшнл не так уж далеко. Надеюсь, вы их не пропустите. – Холмс насмешливо стрельнул глазами: он веселился. Самое разумное, что я мог делать, это сохранять спокойствие.
– Вы правы, Холмс, правы! Спорить с вами я не собираюсь.
– Если бы вы знали сэра Дарлингтона, дорогой Уотсон, вы бы сами поняли, что он для меня никакого интереса не представляет, если не считать того, что он боксер тяжелого веса и очень серьёзный противник на ринге. Но этим на меня трудно произвести впечатление. – Холмс вдруг присвистнул. – Постойте-ка! Ведь сэр Жульверн сегодня утром был свидетелем моего глупого поединка.
– Ага, теперь-то вы признаёте, что это было глупо! – не мог удержаться я от замечания. – Что ему нужно от вас? Зачем он собрался к вам?
– Понятия не имею, Уотсон. Я очень рад, что вы пришли, и я вам чрезвычайно признателен за то, что вы спасаете меня от беспросветного одиночества. Но прошу вас, помолчите хотя бы ближайшие шесть часов. Иначе я скажу что-нибудь такое, о чем пожалею впоследствии!
Я честно не понял, о чём это он. Я был знаком с Холмсом много лет, и за все годы не слышал от него ничего, о чём ему следовало бы сожалеть. Ну, что ж, если он попросил молчать шесть часов, значит, это для него действительно имеет значение. Хотя раньше мои слова никогда не мешали ему думать.
Храня молчание даже за ужином, мы сидели допоздна в уютной комнате. Мне всегда нравился такой способ времяпрепровождения – просто молча сидеть и вместе курить. Холмс угрюмо составлял картотеку своих записей о преступлениях. Мне никогда не нравились такие резкие перепады в его настроении, но я послушно молчал, углубившись в страницы Британского медицинского журнала. Тишину нарушало лишь тиканье часов. К сожалению, их я не мог заставить молчать, чтобы Холмс спокойно размышлял в тишине.
– Нет и нет, – ворчливо произнес наконец мой друг. – Оптимизм – это глупость. Конечно, ничего не случится само собой. Правильно говорила мне моя покойная бабушка: если хочешь чего-нибудь добиться в жизни, делай всё сам и ни на кого не уповай... Тихо! Уж не звонок ли это?
– Да! Я тоже слышал звонок.
– Если это человек, которому нужна моя помощь, – сказал Холмс, с энтузиазмом сверкнув глазами и быстро взглянув на часы, – то, должно быть, дело весьма и весьма серьёзное! В два часа ночи в такую бурю зря не выходят. А? Вы согласны со мной, дорогой Уотсон?
– Конечно!
Так началась история со Скеернесс, восковыми картёжниками и музеем мадам Тюссо. К нам пришла молодая леди со своим дедушкой – смотрителем музея, который утверждал, что восковые фигуры, выставленные там и изображавшие картёжников, по-настоящему играли в карты и каждый раз держали в руках разные карты. К тому же выяснилось, что молодая мисс работает секретаршей у сэра Хлебало… И, по указанию Холмса, я отправился в музей и принёс эти карты ему.
Но, вернувшись, с я с огорчением увидел, что неугомонный Холмс встал с дивана. Он стоял у письменного стола, опираясь на костыль, и внимательно изучал атлас.
– Холмс, какого чёрта вы на ногах? Раз уж обещали мне быть беспомощным, то держите обещание. Разве я не смогу о вас позаботиться? Атлас изучать можно и сидя.
– Ну, хватит, Уотсон! – категорично прервал он мои протесты. – Сейчас не время. Вы принесли карты? Хорошо. Дайте их мне. Благодарю. В руке старшего из игроков, который сидит, повернувшись спиной, было девять карт. Так?
– Холмс, это поразительно! Откуда вы это узнали?
– Логика, мой дорогой. Вы же сами хотели, чтобы я немного подумал. Просто подумал и решил задачку, не выходя из дома.
– Ну, хватит уже издеваться!
– Я вовсе не издеваюсь. Взгляните на карты. Прекрасно, прекрасно!
Разложи я передним все сокровища мира, Холмс не пришёл бы в больший восторг. Он даже развеселился, когда я рассказал ему обо всем, что видел и слышал.
– Что, вы всё ещё не понимаете? Тогда возьмите эти девять карт, Уотсон. Кладите их на стол по порядку и называйте каждую.
– Валет бубен, – начал я, раскладывая карты рядом с лампой, – семерка червей, туз треф. А знаете, Холмс, во всём этом, кажется, есть смысл.
– Неужели? Какой же? – Он снисходительно покосился на меня.
– Сейчас увидите. Вы что-нибудь знаете о гадании Марии Ленорман? Это знаменитая французская гадалка. Сейчас очень популярно её гадание. Карты можно раскладывать на конкретное число, на определённое время или желание. Колоду в 36 карт раскладывают в четыре ряда по девять в каждом. Карты, которые легли слева от карты спрашивающего, обозначают прошлое, над или под ней – настоящее, а справа – будущее. Каждой карте соответствует определённое значение. Если мне не изменяет память, то валет бубен – это Коса, предупреждение о возможности несчастного случая и о разрыве отношений. Семёрка червей – это Дерево. Эта карта обозначает болезнь. А туз треф – это Кольцо. Оно символизирует свадьбу, дружбу, переходящую в любовь, но в окружении плохих карт может означать ссору с другом. Если соединить толкования вместе, то можно предположить, что с помощью этих карт кому-то угрожают физической расправой в случае его свадьбы с кем-то. Ну как, логично?
Холмс усмехнулся и осуждающе покачал головой:
– Похоже, вы хорошо знаете эту систему. И часто вы занимаетесь тем, что тратите время на карточные гадания? Ах, Уотсон, Уотсон, вы же врач, человек здравого материалистического ума! Как ни стыдно верить во всякие суеверия!
– Я и не верю! С чего вы это взяли?
– Ну, хорошо, не кипятитесь. Я вас успокою: ваше предположение не вполне логично, потому что мы имеем дело с колодой, в которой многим больше, чем 36 карт, как требуется для вашего гадания. И ещё, боюсь, кроме вас, его никто не знает, дорогой друг. Лучше абстрагируйтесь-ка от всяких сомнительных интерпретаций и ещё раз внимательнее взгляните на карты.
Я стал просматривать остальные карты.
– Боже праведный! Да тут два туза треф, один за другим!
– Я же говорил, что это прекрасно. Но вы положили только четыре карты. Продолжайте.
– Двойка пик, – сказал я, – десятка червей. Смотрите, Холмс! Третий туз треф и еще два бубновых валета!
– Какой же вывод следует из этого?
– Холмс, пожалуй, я понял. Музей мадам Тюссо славится искусством изображения подлинной жизни. В этой сцене тонко показано, как шулер выигрывает, передергивая карты.
Холмс глубоко вздохнул и недовольно скривился.
– Не так уж тонко, я бы сказал. После первой версии я ожидал от вас чего-нибудь ещё более остроумного.
– Вы правы, Холмс. – Я уже смирился с тем, что он всячески пытается меня уколоть: ему всегда доставляло удовольствие издеваться надо мной и, соответственно, прекращать изводить меня, услышав мои возмущения, он не собирался.
– Это ещё не всё. Если вы пересчитаете все карты – те, которые были в руках игроков, и те, что лежали на столе, – вы заметите, что их пятьдесят шесть. На четыре карты больше, чем должно быть в одной колоде.
– Какой же тогда смысл во всем этом? Я сдаюсь, Холмс. Всё равно мне до вашего ума, как до звёзд.
Он взял атлас и нетерпеливо раскрыл его.
– В устье Темзы, – прочел он, – на острове...
– Холмс, я вас спрашиваю, чёрт побери, как объяснить всю эту историю с восковыми картёжниками? Не морочьте мне голову! Это несправедливо после всех моих ночных путешествий под проливным дождём в музей мадам Тюссо.
– Терпение, мой друг, терпение – берите пример с моей бабушки.
У меня очень покладистый характер. Если, конечно, не доводить меня до белого каления. Когда Холмс вместо пояснений начал толковать мне про какую-то бабушку, при этом усиленно выпроваживая меня в мою старую комнату, я энергично запротестовал. Но мой друг был неумолим, и мне пришлось подчиниться. Противостоять ему всегда было очень трудно, да я никогда и не пытался. За долгие годы я, признаться, уже привык, что могу полностью ему доверять. А наверное, зря.
Сидя в своей старой комнате, которая теперь казалась такой холодной, заброшенной и как будто даже не моей вовсе, я тщетно ломал голову надо всем происходящим. И на меня целой рекой нахлынули воспоминания о прежних счастливых годах, старых приключениях, пережитых вместе с Холмсом. Теперь мне казалось, что ничего подобного больше никогда не повторится. Я уже не жил в этой комнате, она теперь совершенно другая, да и я теперь как будто какой-то другой. И Холмс, я заметил, начал ко мне как-то по-другому относиться после моей женитьбы. Теперь он больше надо мной подшучивает, чаще упрямится, когда я ему что-нибудь говорю. Да он как будто вообще перестал принимать меня всерьёз. А жаль! Мне почему-то часто кажется, что всё уже прошло и ничто не повторится, и я сам себе кажусь старым-престарым стариком, упустившим самое главное, самое важное, самую лучшую возможность в своей жизни. Но вот если б знать, что я упустил и о чём теперь так жалею!
Когда я спустился к завтраку, было почти одиннадцать часов. Холмс уже позавтракал и сидел на диване, непринужденно беседуя с мисс, обратившейся к нему. Он, конечно, мог бы позвать меня к совместной трапезе, вместо того, чтобы любезничать с мадемуазель, но я ничего ему не сказал. Вот зачем он выпроводил меня наверх – чтобы спокойно обольщать леди! Делая вид, что происходящее меня не интересует, я потянулся к звонку, чтобы попросить принести яичницу с беконом, но Холмс остановил меня суровым взглядом. И как всегда, я должен был почувствовать себя виноватым.
– Мисс, – сказал Холмс, обратившись к гостье, – хотя кое-какие возражения против моей гипотезы всё ещё остаются в силе, пришло время сказать вам нечто исключительно важное.
«Как? уже?» – мысленно заметил я.
Внезапно дверь в комнату распахнулась от удара ноги. На пороге стоял краснолицый джентльмен в дорогом фраке, не застегнутом, похоже, лишь ради того, чтобы были видны бриллианты на цепочке часов и пламенеющий рубин на галстуке. Да, украшения дорогие, зато показуха дешёвая. Этим он был где-то подстать Холмсу. Вошедший был ниже его ростом, но гораздо шире и тяжелее. Тот самый пресловутый сэр Дарлингтон подошёл к моему другу и потряс прямо перед его носом кожаным мешком с деньгами.
– Тысяча золотых соверенов, и все твои – только попроси. Я видел, как ты дрался. Ты можешь лучше, но всё равно годишься.
Сохраняя полнейшее спокойствие, Холмс смерил незнакомца оценивающим взглядом.
– Сэр Дарлингтон, я полагаю?
– Это я, мистер сыщик!
– Сэр, пока мы с вами не пили на брудершафт и я не имел чести более близко познакомиться с вами и трахнуть вас бутылкой или чем пожелаете – я попросил бы вас обращаться ко мне на вы, – заметил Холмс. Его несколько необычное чувство юмора, как всегда, не изменяло ему. По-видимому, в столь изысканных выражениях он грозился ударить сэра Дарлингтона по голове бутылкой или всем, что попадётся под руку, если тот позволит себе неподобающий тон.
В ответ сэр Дарлингтон швырнул на диван мешок с деньгами.
– Держи денежки, лапуля моя, и не ломайся. Через три месяца мы устроим тебе матч с Джимом. Подведешь – шкуру спущу. Угодишь – буду тебе покровительствовать. Если на ринг выйдет неизвестный парень вроде тебя, я могу сделать ставки восемь к одному.
– Вы хотите, чтобы я дрался на ринге, как профессиональный боксер?
– Ты разве не понимаешь? Что твоя бутылка против этого? – Тяжелый кулак со свистом описал дугу, которая прошла в дюйме от носа моего друга. Холмс даже не моргнул глазом, а негодяй сэр Дарлингтон затрясся от смеха.
– Следи за своими манерами, мистер сыщик, когда говоришь с джентльменом. Ты, как я погляжу, хитрый проныра. Я-то знаю, что ступеньки моего клуба в полном порядке, и как ты умудрился сломать на них ногу в самый ответственный момент… Я мог бы сложить тебя вдвое, даже если бы у тебя не болела эта чёртова нога, будь я проклят! А этот кулак я бы тебе...
Побледневшая мисс испуганно вскрикнула. Но, к моему удивлению, невозмутимый Холмс вдруг побледнел едва ли не больше её. Его лицо вытянулось и заострилось, глаза почернели от ярости, губы поджались в тонкую нить. В такие минуты он всегда казался мне каким-то странно далёким и чужим, совсем не тем человеком, которого я знал и который был моим другом. И от этого мне почему-то всегда становилось невыносимо тяжело и даже больно.
– Сэр Дарлингтон! – воскликнул я. – Будьте добры воздержаться от оскорбительных выражений в присутствии дамы.
– Чего? – Наш гость повернулся и нагло смерил меня взглядом.
– Даму не трогай, я сказал. Так понятно?
– Это кто? Уотсон? Зубодёр, кажется? Или костоправ?
– Я гинеколог, сэр.
– О! Недурная работёнка! А ты понимаешь что-нибудь в боксе?
– Немного, – сказал я.
– Смотри, как бы тебе не преподали урок вот этим самым кулаком, – отрезал сэр Дарлингтон и захохотал снова. – Какая там ещё дама?! – При виде мисс он, казалось, несколько смутился, но затем воззрился на неё как заправский сердцеед. – Не дама, а очаровательная малютка, будь я проклят! Ты, как слесарь-гинеколог, должен в этом понимать.
– Сэр Дарлингтон, – сказал я, едва сдерживая себя и сжимая кулаки, – вы предупреждены в последний раз.
– Подождите, Уотсон, – вдруг послышался совершенно спокойный голос Холмса. Он великолепно владел собой. Теперь это вновь был тот Холмс, которого я знал и перед которым преклонялся. – Вы должны простить сэра Дарлингтона. Он, наверное, ещё не оправился после посещения музея восковых фигур мадам Тюссо.
В наступившей тишине можно было услышать потрескивание угля в камине. Но наш гость был не из пугливых.
– А кто тебе сказал, что я был у мадам Тюссо? – усмехнулся он.
– Это ясно следует из фактов, которыми я располагаю. Такой визит не мог вызвать подозрения у человека, нанятого известным любителем спорта сэром Филеасом Белчером. А он не хочет, чтобы вам удалось выиграть ещё одно состояние, снова получив секретную информацию, как это произошло на дерби в прошлом году. Уверен, что при ваших, прямо скажем, выдающихся спортивных наклонностях вы должны интересоваться картами.
– Картами?
– Игральными картами, – невозмутимо, но многозначительно пояснил Холмс, вынув несколько карт из кармана халата и картинно развернув их веером. – Вот этими девятью картами.
– Смотри, как бы тебе не оторвали твой длинный нос, мистер сыщик!
– Длинный нос – это не порок для настоящего джентльмена, – довольно усмехнулся Холмс. – Любой посетитель музея может увидеть карты в руке одной из восковых фигур. Однажды ночью кто-то бросил карты под стол, а потом добавил ещё четыре не менее чем из двух новых колод. Для чего же?.. Ответ прост и очевиден. В английском алфавите двадцать шесть букв. Если двадцать шесть умножить на два, получится пятьдесят два. Это – число карт в колоде. Если каждой букве будет соответствовать какая-нибудь карта, то нетрудно составить крайне несложный шифр. Это шифр, однако, можно легко раскрыть, если послание, состоящее всего из девяти букв, содержит двойное «е» или двойное «с». Давайте предположим, что бубновый валет обозначает букву «с», а туз треф – букву «е».
– Холмс, – прервал я своего друга. – Может быть, это интуиция. Но не логика! Почему вы считаете, что в сообщении должны быть эти буквы?
– Потому что я уже знаю само сообщение. Вы сами сказали, Уотсон. Если эти карты обозначают буквы, которые я назвал, мы имеем двойное «е» в первой половине слова и двойное «с» на конце. Как мы видим, слово должно начинаться с буквы «с», а перед двойным «с» в конце есть ещё одно «е». Не требуется особой хитрости, чтобы получить слово «Скеернесс».
– Но какое, чёрт возьми, отношение имеет «Скеернесс»... – начал я.
– Если говорить о географии, вы найдете его в устье Темзы, – прервал меня Холмс. – Но, кроме того, как вы сказали мне, это – имя лошади, заявленной для участия в скачках на приз. Если эту лошадь вы тренировали в глубочайшей тайне, как другого неожиданного победителя, вроде Леди Бунгало...
– То любой игрок, – подхватил я, – который смог бы выведать тайну и поставил бы на эту лошадь, сорвал бы колоссальный куш!
Холмс протянул вперёд руку с веером из карт и с печальной суровостью в голосе обратился к леди:
– Милая мисс, зачем вы позволили сэру Дарлингтону уговорить себя? Ваш дедушка будет очень огорчён, если узнает, что вы воспользовались музеем восковых фигур, чтобы оставить это послание и сообщить сэру Дарлингтону то, что он хотел узнать.
Еле держась на ногах и запинаясь, мисс что-то пробормотала.
– Нет, нет! – сказал Холмс мягко. – Так не годится. Ведь я узнал о вашем знакомстве с сэром Дарлингтоном через несколько минут после того, как вы пришли ко мне вчера вечером.
– Мистер Холмс, вы не могли знать этого!
– Для человеческого разума нет ничего невозможного. Видите этот маленький стол справа? Когда вы пришли ко мне, на нём ничего не было, кроме листка бумаги, украшенного довольно живописным гербом сэра Дарлингтона.
– О Боже, помоги мне! – воскликнула несчастная.
– Вы вели себя довольно странно. Пристально смотрели на стол, как будто увидели что-то знакомое. Когда вы почувствовали на себе мой взгляд, вы вздрогнули и покраснели. Чем же я мог так вас смутить? С помощью, казалось бы, случайных замечаний я выяснил, что вы работаете у лорда Хлебало, владельца Скеернесса.
– Нет, нет, нет!
– Вам было нетрудно вложить новые карты вместо тех, которые держала восковая фигура.
– Холмс, – воскликнул я, – прекратите эту пытку! Настоящий виновник не эта молодая мисс, а этот негодяй, который стоит и смеётся над нами!
– Поверьте мне, мисс, я не стал бы огорчать вас, – галантно сказал Холмс. – Я не сомневаюсь, что вы случайно узнали о Скеернессе. Но сэр Дарлингтон задолго до того, как за ним стали следить, должно быть, убедил вас подслушивать и связаться с ним таким хитроумным путём, если вы раздобудете ценную информацию. Карты были единственно возможным тайным способом.
– У вас нет доказательств! – сказал сэр Дарлингтон.
Его левая рука, стремительная, как жалящая змея, выхватила карты у Холмса. Когда мой друг инстинктивно встал, закусив губы, чтобы не вскрикнуть от боли, сэр Дарлингтон отшвырнул его обратно на диван.
– Дарлингтон! – умоляюще воскликнула мисс, ломая руки. – Ну, пожалуйста! Не глядите так на меня! Я не хотела навредить вам!
– О нет, – сказал он с грубой ухмылкой. – Не-ет! Ты пришла сюда предать меня, так? Решила заставить меня поступать по-твоему? Ты не лучше, чем тебе полагалось быть, и я скажу об этом каждому, кто меня спросит. А сейчас не путайся под ногами, сука!
– Сэр Дарлингтон! – воскликнул я. – Я вас уже предупредил в последний раз.
– Слесарь-гинеколог вмешивается, да? Я тебе...
Я больше не мог терпеть его издевательств над леди, над Холмсом и надо мной и позволил себе применить силу. Даже теперь я готов признаться, что это была большая удача. Впрочем, могу добавить, что я проворнее, чем думают некоторые мои ехидные друзья.
Несмотря на боль в ноге, Шерлок Холмс вновь спрыгнул с дивана.
– Бог мой, Уотсон! – воскликнул он восхищённо. – Более великолепного удара левой в подбородок и правой в голову я никогда не видел. Вы так здорово его отправили в нокаут, что он десяток минут не придёт в себя!
– Надеюсь, – сказал я, гордо подув на ушибленные суставы пальцев. – Мне было бы крайне неприятно встревожить миссис Хадсон, которая идет сюда, как я слышу, с яичницей. Я, признаться, сильно голоден.
– Вы славный, старина Уотсон! Вы просто замечательный. – Холмс хлопнул меня по плечу, оперевшись на него таким образом. Он просто сиял, обнажив в широкой улыбке блестящие ровные зубы.
– Почему вы опять смеётесь, Холмс? Разве я сказал что-нибудь смешное? – спросил я несколько смущённо.
– Нет, нет, упаси Бог! Однако иногда у меня возникает подозрение, что я, возможно, более поверхностный, а вы гораздо более глубокий человек, чем я обычно думаю.
– Ваше ехидство мне непонятно. Но во всяком случае вы не должны публично разоблачать сэра Дарлингтона, иначе тем самым вы подведёте и вашу гостью!
– Хм! Но я должен свести счёты с этим джентльменом! Его предложение о карьере профессионального боксёра, честно говоря, меня не обидело. В своём роде это немалый комплимент, который несравним даже с вашей лестью, мой милый Уотсон. Но после всего сказанного...
Теперь уже я с упрёком посмотрел на него.
– Холмс, я не так уж часто прошу вас об одолжении. Сводить счёты – это низко, это вас не достойно.
– Ну, хорошо, только ради вас. Мы сохраним эти карты лишь на крайний случай, если эта спящая красавица опять поведёт себя плохо. Но от тысячи соверенов, любезно предложенных мне нашим дорогим сэром, я, конечно, не откажусь. – Он взял набитый деньгами мешок и торжествующе потряс им. – Я заработал их честно, и сейчас они будут очень и очень даже кстати. Вы не против, дорогой Уотсон, если мы перечислим их на счёт приюта святой Агнесс?
– Что вы, Холмс! Так распорядиться ими будет правильнее всего. Ничего благороднее и придумать нельзя. Но, Холмс, скажите ради Бога, неужели вы ради этого свиньи выйдете на ринг и подставите себя под кулаки его громил?
– Нет, конечно, нет. Я сделаю это исключительно из спортивного интереса. Шучу, шучу, Уотсон! Не пугайтесь так. Я достаточно благоразумен и, разумеется, не принимаю сомнительных предложений от столь непорядочных типов. А что касается нашей очаровательной мисс...
– Я любила его! – воскликнула с горячностью девушка, поднимая взгляд в потолок. – Или, во всяком случае, думала, что люблю.
– Поверьте, мисс, Уотсон будет хранить молчание так долго, как вы пожелаете. Он не должен рассказывать об этой истории до той отдаленной даты, когда вы, может быть, уже став прапрабабушкой, улыбнетесь и разрешите рассказать правду. Не пройдет и пятидесяти лет, как вы забудете сэра Дарлингтона. Это я вам говорю.
– Никогда, никогда, никогда!
– О, а я уверен, – улыбнулся Шерлок Холмс. – «Сначала бросаются очертя голову, потом устают. Такова любовь». В этой французской эпиграмме столько мудрости, не правда ли? При трезвом рассудке любовь помогает понять другого, но к вам это не относится.
Я вздохнул. Несмотря на всю его проницательность, к нему это тоже не относилось: Холмс никогда не был особо чуток в сердечных делах. Но зато у него была хорошая память, которая позволяла ему цитировать нужные изречения.
Молодая мисс ушла в расстроенных чувствах. Поверженный мною сэр Дарлингтон тоже скоро очухался и, бормоча себе под нос ругательства и проклятия, соизволил побыстрее убраться. Его гордость, конечно, пострадала больше, чем голова, но торжественное обещание Холмса не обращаться в полицию было дороже попранной гордости. Наконец мы с Холмсом остались одни. Пока я завтракал, он не проронил ни слова, но потом, закурив со мной вместе, вдруг спросил:
– С чего это вы, дорогой Уотсон, решили сегодня проявить благородство?
Я пожал плечами и отшутился:
– Видимо, оно присуще мне, так же как вам присущи ваши выдающиеся способности.
Он усмехнулся, сплюнув попавший на язык табак от папиросы.
– Да, сегодня вы дали мне повод гордиться вами. Не дуйтесь, друг мой, меньше всего я хотел вас обидеть.
– Что вы, я нисколько не обиделся. Только наверху было немного холодно.
– Хотите сказать, что вы могли бы переночевать и на диване? Могли бы. Но я подумал, что вам лучше выспаться. Сон – лучшее лекарство, а вы сейчас простужены. Нарушение режима сна крайне негативно сказывается на общем самочувствии и работоспособности, сами знаете. А мне нужно было ещё немного подумать обо всём. Это же элементарно, Уотсон.
– Думаете, ваши мысли помешали бы мне спать? – Я ни сколько не сердился, просто было интересно слушать, как он оправдывается.
– Естественно. Естественно… – Он вдруг задумчиво опустил глаза и нахмурился. По его сосредоточенному лицу было видно, что далеко не все проблемы ещё решены. И меня это обеспокоило.
– Что? Вас что-то тревожит, Холмс?
– Да, и очень сильно, – сказал он, потирая висок. – Порой мне кажется, Уотсон, что вы безнадёжно глупы. – Он с силой, даже как-то нервно затушил сигарету в пепельнице.
Опять начинается! Опять, как всегда, я тупой! Я разозлился.
– Ну, что поделаешь! Смиритесь.
Холмс махнул на меня рукой и, откинувшись назад, закрыл глаза.
– Судя по всему, вы меня представляете каким-то бездушным чудовищем. Я устал от непонимания. У меня тоже есть сердце, и именно оно руководит мной.
– Вами?! – только и мог произнести я.
– Забудьте.
И тут вдруг я, кажется, начал догадываться.
– Нет уж! Вы так обеспокоены из-за слов Дарлингтона? Что он там говорил о ступеньке? Вы так побледнели тогда.
Холмс встрепенулся и, резко выпрямившись, метнул на меня пристальный взгляд.
– Уотсон, это не ваше дело! – Он был серьёзно напуган – мне это стало ясно.
– Холмс! Что всё это значит? – строго сказал я. – Вы опять совершили какую-то глупость?
Чтобы успокоиться, он глубоко вздохнул.
– Раз вы так проницательны… Это не глупость: она ведь подействовала. Но сейчас это уже не имеет значения. Я уже добился всего, что мог себе позволить. Всё, Уотсон, можете отправляться домой. – Он отвернулся и сделал резкий жест кистью, как бы сбрасывая с неё что-то.
Я так и подскочил.
– Неужели я прав и в драку вы полезли только для того, чтобы быть покалеченным?! А когда вышли из неё без единой царапины… Как это низко! Холмс, Холмс! Какого чёрта?! Да жена выгнала меня на неделю, и вообще она спит и видит, чтоб я к ней и не возвращался!.. Можно же было просто сказать, Холмс! Вообще я не понимаю, в чём проблема!
– Проблема в этом, – он постучал пальцем по лбу.
– Что, опять скажете, я туп?! Конечно, вам-то легко это говорить, вы-то гений!
Он недовольно повёл плечами и отвернулся.
– Уотсон, вы как ребёнок, ей Богу! Почему вы воспринимаете мои слова как упрёки? Почему вы думаете, что я должен упрекать вас? Поверьте, мне вас упрекать не в чем. Проблема во мне. Я слишком много думаю, причём и за вас тоже, хотя надо бы брать на себя не слишком многого и думать только за себя самого. Это же элементарно.
– Ну, хорошо, допустим. Но зачем же калечить себя? Зачем же, Холмс? Зачем, дорогой мой друг? Неужели же вы думаете, что я такой толстокожий и не услышал бы вас? Что не пришёл бы, если бы просто позвали? И кто из нас идиот после всего этого?!
– Оба, да? – Он вдруг невесело усмехнулся.
Я покачал головой и некоторое время помолчал. Мне было жаль его. Мне вообще было многого жаль. Ну, почему я до сих пор так плохо его знаю? Как это глупо!
Первым нарушив молчание, он понимающе поглядел мне в глаза своими умными глазами и серьёзно произнёс:
– Не услышали бы.
15 – 22 июня 2005 г.
в редакции 9 апреля 2008 г.