ВЫБОР
(продолжение, оно же окончание)
читать дальше Увидев меня на пороге своей двери, Макдоналд испуганно отшатнулся, но, овладев собой, учтиво пригласил войти. Хозяин оказался дома, значит, он не уехал с Холмсом – по крайней мере это обнадёживало. Квартира инспектора была очень маленькой и скромной, если не сказать бедной. Впрочем, это совершенно не удивило меня: ведь Макдоналд был честным полицейским, иначе разборчивый Холмс просто не удостоил бы его своим вниманием. Я пристально оглядывался по сторонам, но никаких намёков на присутствие здесь моего друга не обнаружил.
Из соседней комнаты, ковыляя и опираясь на палочку, вышла дряхлая, сгорбленная старушка и обратила ко мне невидящий взор воспалённых, слезящихся глаз. Нет, это определённо был не переодетый Холмс, а настоящая пожилая леди.
– Скотти, у тебя гость?
Меня немного удивило, что мать так назвала его. Я всегда знал Макдоналда под именем Алек.
– Да, мама, – сказал Макдоналд, и его голос зазвучал очень мягко и почтительно. – Это доктор Уотсон.
– Доктор Уотсон? Вы ведь компаньон мистера Холмса? Как поживаете, сэр? Скотти много рассказывал о вас и ваших расследованиях. Он всегда так восхищённо о них отзывается! Он у меня очень хороший мальчик. Если можно, передайте мистеру Холмсу, что мой сын очень гордится и дорожит знакомством с ним. Пример мистера Холмса вдохновляет его в борьбе с преступностью.
– Я постараюсь, миссис Макдоналд.
Ах, если бы я мог что-то передать Холмсу! Если б я ещё знал, где он!..
Макдоналд явно смутился, да и я, признаться, тоже. Что-то трогательное и жалостное было в этой больной старушке и в её словах. Это как-то смягчило моё сердце, немного отрезвило и успокоило меня.
– Мама, пожалуйста, дайте нам поговорить с доктором Уотсоном.
– Что ж, не буду вам мешать. У вас, наверно, важное расследование…
И как она догадалась, что это было самое важное расследование в моей жизни?!
Осторожно взяв мать за руку, Макдоналд проводил её обратно в комнату и, всё ещё смущённый, пригласил меня сесть.
– Я знаю, зачем вы пришли. – В том, как он это сказал, я узнал манеру своего друга. Похоже, его гипнотическое влияние в самом деле распространялось не только на меня, но и на всех, кто с ним тесно общался. На всех, кто его любил. – Вы пришли, чтобы потребовать от меня объяснений, чтобы потребовать оставить его. Это было его прощание со мной. Скажу вам честно: я люблю его. Он заставил моё сердце жить им. Вы знаете, ему трудно в чём-либо отказать. Но я понимаю, почему он это сделал. Судьба свела нас при расследовании одного дела, и ему нужны были все подробности, которые я не имел права разглашать посторонним. И тогда он подчинил моё сердце себе, я уже не мог противиться его воле и нарушил свои служебные обязанности. Благодаря этому он распутал дело и великодушно вручил решение мне.
«Да, знакомая тактика», – подумал я, вспомнив, что почти так же Холмс обошёлся с Агатой, разве что, в силу своих особенностей, к близости он её не склонял. Но что же это значило, если он попрощался и со мной, и с Макдоналдом? Я начал опасаться худшего.
– Не думаю, инспектор, чтобы это было основной причиной. Скорее, вы ему просто понравились, вы в его вкусе. Гораздо более, чем я.
Джентльмены предпочитают блондинов. Как бы там ни было, Макдоналд всё же занимал определённое место в душе Холмса, да и я его понимал.
– Пусть он сам делает выбор, – произнёс Макдоналд. – Я знаю, он любит вас. Однажды он назвал меня Уотсоном.
«Всего лишь однажды?» – подумал я, невесело усмехнувшись, и заметил:
– Похоже, он никак не может этот выбор сделать.
Макдоналд поглядел на меня пристальным, недоверчивым взглядом.
– Вы хотите сказать, что между вами ничего нет?
– Боюсь, что между нами только его жалость ко мне. Вряд ли это можно назвать полноценной близостью.
Макдоналд подошёл к окну и, устремив задумчивый взгляд на туманную улицу, заломил руки.
– Вот значит как… Почему же он так поступает? – И вдруг закрыл лицо руками. – Ах, как это страшно! Как страшно! Сначала внезапно приходит счастье, и ты надеешься, что оно будет с тобой всегда, ты живёшь им, ты веришь в него. Но в один миг всё вдруг обрывается, жизнь теряет уже привычный смысл, а другого у тебя просто нет. Это крах, катастрофа. Это так страшно – терять! Страшно, что всё может так же вдруг исчезнуть!
Видимо, он долго держал свои чувства в глубине души, но теперь они вырвались из-под контроля разума. И это он ещё не знал об исчезновении Холмса! Я понимал Макдоналда, пожалуй, как никто другой. Я боялся оскорбить его своей жалостью, но всё же подошёл к нему и похлопал по плечу, пытаясь успокоить.
– Мак! Мак, ну что вы! Надо иметь мужество, чтобы преодолеть это. Но, пережив потерю, вы станете сильнее. Счастье придумали не мы, оно даётся нам Всевышним, и потому мы должны принимать его – так же, как и горе. Вы ведь были с ним счастливы. И он был счастлив с вами.
– Вот именно – был счастлив. – Он торопливо отнял руки от лица, порывисто развернулся и чуть было не обнял меня за шею, едва не угодив в мои объятья. Ему нужно было утешение, но, вспомнив, кто я, он отпрянул. – Простите. Простите! Я был сумбурен. Мне не следовало заставлять вас всё это выслушивать. Вы и вправду такой добрый, как он о вас говорил. Вы его достойны.
Эти слова растрогали меня, ведь я не знал, где сейчас Холмс и вообще увижу ли я его когда-нибудь ещё раз. Но я предпочёл не показывать своих переживаний и, чтобы отвлечься от них, заговорил:
– Может, он и великий детектив и в нём есть чем восхищаться, но, когда доходит до чувств, он порой ведёт себя так опрометчиво и глупо. Мне жаль, что он причинил вам боль. И… – Мне было несколько неловко говорить ему это. – Мне жаль, что я причиняю вам боль. Может, это звучит нелепо, но я бы хотел, чтобы вы не держали на меня зла. Вы очень хороший человек и прекрасный специалист. Холмс всегда очень лестно отзывался о вас. И я бы хотел, чтобы он не был с вами так жесток: вы заслуживаете иного отношения.
Макдоналд опустил голову.
Судя по тому, как он говорил со мной, он в самом деле ничего не знал об исчезновении Холмса. И я не стал пугать бедного юношу и потому ничего ему не сказал: я слишком хорошо знал, что такое переживать за того, кого любишь. Если подумать, у нас с Макдоналдом было намного больше общего, чем это могло показаться.
Прежде чем уйти, я написал на блокнотном листе адрес моего знакомого офтальмолога и оставил Макдональду для его матери, велев передать врачу, что это я направил её.
Визит к инспектору очень повлиял на меня: успокаивая Макдоналда, я как будто успокоился сам. Но тем не менее ясности это посещение не прибавило. И наконец, набравшись ещё большей храбрости и чувствуя, что дольше не выдержу неопределённости, я решил пойти к Майкрофту. В глубине души мне не хотелось этого делать: Майкрофт был скользким типом и весьма недолюбливал меня, так что особо надеяться на его помощь не приходилось. И всё же с большим трудом я добился аудиенции у государственного деятеля и сразу начал разговор по существу:
– Мистер Холмс! (Да, он ведь тоже был «мистер Холмс»! А я так привык, что это – только мой друг!) Вы знаете, где он? Что с ним?
Майкрофт молчал, как будто вообще меня не слышал. Это было их семейной чертой – с неизреченным достоинством игнорировать нежелательного собеседника.
– Мистер Холмс! Почему вы молчите? Вы ведь знаете! Я вам клянусь, что не уйду отсюда, пока не услышу правдивый ответ. Так давайте не будем отнимать друг у друга время. Умоляю, скажите: он жив?!
– Да куда он денется! – не выдержав моего напора и, видимо, оценив мои слова, пренебрежительно поморщился Майкрофт. – Вот ещё недоразумение! («На мою голову», – с грустью вспомнил я слова моего друга.) Как я погляжу, он вам совсем мозги задурил. Что он вам наплёл? Что любит вас?
Я не стал слушать это брюзжание и скорее вышел. Мне было достаточно, что мой друг жив, да и Майкрофт, судя по всему, идти на большие откровения не имел права. Я окончательно успокоился. Главное, что он был жив, и, значит, у меня была надежда однажды увидеть его вновь.
И через две недели он появился на пороге, исхудалый, измученный, но даже немного загорелый. Правда, его глаза блестели даже ярче обычного. Я кинулся к нему и, обняв, уткнулся в его высокую шею.
– Холмс! Где ты был, чёрт тебя побери!
– Во Франции, в Швейцарии, в Богемии, в Дартмуре. Правда, в Корнуэлле не был.
Он ещё шутил!
– Майкрофт опять отправил тебя спасать родину? Без меня!
– Ну да, – просто ответил он. – Только я решил ехать один.
– Чтобы я не путался под ногами?!
– Чтобы не подвергать тебя лишней опасности, дурачок. Я слишком часто был опрометчив с тобой и не могу позволить себе этого теперь.
– Но предупредить хотя бы надо было! Я не знал, что и думать! Ты эгоист!
– А разве ты бы меня отпустил?
– Нет! – сознался я, крепче обхватив его руками. – Но ведь с тобой могло случиться… что угодно!
– Ну, тебе же Майкрофт сказал, что всё хорошо.
Я был шокирован его гениальной непосредственностью.
– Так Майкрофт сообщил тебе, что я приходил к нему?
– Конечно. Он не мог упустить такую возможность попилить меня.
То есть он знал, что я беспокоюсь, и не подал мне никакой весточки? Я не стал больше ни в чём упрекать этого невозможного человека и только покачал головой.
Пока Холмс обедал, я потихоньку нашёл номер газёты, где было моё объявление, и скорее отправил его в камин. Всё же я был рад, что Холмс не прочитал моего послания.
После обеда он пересел к огню и, как всегда, с благожелательным видом закурил трубку.
– Скажи, почему ты всё же ничего мне не сказал? – ласково проговорил я, ближе придвигаясь к нему.
Он отвернулся на трепещущее пламя и как будто прислушался к мерному потрескиванию дров.
– Просто если бы, вернувшись, я не застал тебя здесь, то не стал бы оспаривать твой выбор. Я предоставил тебе свободу.
Некоторое время я молчал. Мне было так много что ответить на это! Он ведь понимал, что мне больно.
– Прошу тебя только об одном, – наконец произнёс я, – верь мне. Это тяжело, когда ты мне не веришь. Я прошу тебя: верь мне, верь себе, верь в нашу любовь.
Его лицо стало серьёзным и задумчивым. В знак согласия опустив веки, он понимающе покачал головой.
– Всю жизнь мне приходится из двух зол выбирать наименьшее. Это пройдёт. Это у вас реакция на смерть Мэри. – Он опустил голову. – Потом вы очнётесь и станете стыдиться меня и своих порывов. Если вы решите расстаться со мной, я не буду вас удерживать. Я знаю, это неизбежно. И моё счастье улетучится так же внезапно, как и пришло ко мне.
– Нет, это не так! Что ты говоришь! Я никогда не покину тебя!
Он поднял голову и, с невыносимой, безумной тоской поглядев на меня, произнёс:
– Я Шерлок Холмс, и моя профессия – знать то, чего не знают другие. Но, к сожалению, это знание не делает меня счастливым. На чужом несчастье счастья не построить.
Я невольно вспомнил библейское: от многия мудрости многия печали. Задумавшись и прислушавшись к себе, я вдруг осознал, что в чём-то он прав. Я не узнавал себя. Мне казалось, это был не я, казалось, я теряю привычную опору, а новой пока не нашёл. Возможно, отчасти так было из-за смерти Мэри. Трагедия погрузила меня в какой-то душевный туман и сузила моё понимание мира.
Но… Бедный мой, бедный! Как он мучил себя!
– Я бы хотел удержать тебя. Но разве это возможно? – произнёс он.
– Почему ты всё так усложняешь! – с досадой воскликнул я. – Тебе мало моей любви, моего слова? Каких доказательств ты от меня хочешь? Я твой верный пёс, я умру за тебя.
Он посмотрел на меня своим умным, всепонимающим взглядом и покачал головой. Его упрямство меня раздражало! Пусть он гений, пусть он гораздо умнее меня, но я не лгал ему в своей верности! Я кинулся к нему и в отместку стал целовать.
Это его рассмешило, но смех его звучал не грубо и даже довольно.
– Глупенький! Глупенький мой! Что ты такой импульсивный? Как ты тешишь мою гордость! Как ты меня искушаешь! Я с самого начала допустил ошибку, что непоследовательно вёл себя с тобой. И вот результат. – Он взял меня за плечи и, отодвинув от себя на расстояние вытянутых рук, задумчиво и ласково взглянул мне в глаза. – Ты изменился. Ты изменился, Уотсон… Впрочем, тебе всегда не хватало характера. – Он быстро встал с кресла и, отстранившись от меня, хотел уйти, но я взял его руками за тонкие бёдра и стал тереться о них лицом.
– Всё равно ты мне не запретишь. Мой! Мой! Мой!
– Даже не верится, что это ты. Даже не верится, – задумчиво и как-то даже грустно повторил он, гладя меня по голове. – Ты всегда был таким скромным, что я боялся тебя. А теперь ты изменился. Это я сделал тебя таким.
– Разве это плохо? Ты сделал меня счастливым.
– Даже не верится, что это не сон.
Он порывисто наклонился ко мне и, вдавив моё тело в кресло, с хриплым рычанием стал жгуче целовать меня. Мы оба вцепились друг в друга и рычали, как дикие звери. Наши поцелуи длились мучительно долго, но мы оба не спешили расставаться с этими муками.
Наконец он сел в кресло, посадил меня к себе на колени, словно я весил не больше пушинки, и стал внимательно раздевать. Я вовсе не был красавцем, моё тело было лишено той женственной утончённости, которая должна была нравиться таким мужчинам, и в глубине души, несмотря на нашу обоюдную страсть, я всё же боялся разочаровать его. Я был немного смущён своей наготой перед ним при свете дня, но в ответ его глаза засветились таким ласковым, любящим светом, который я даже не мечтал увидеть в них.
– Ах, Уотсон! – проговорил он, улыбаясь. – Что ты, глупенький мой? – Его горячие руки быстро двигались по моему телу. Он обнял меня за талию, прижал к себе и, посмотрев мне в глаза своими блестящими, улыбающимися глазами, с гордым восхищением заметил: – Вот какой ты у меня, оказывается, красивый.
Его страсть была так горяча и искренна, что с готовностью пошёл ей навстречу. Он быстро, по-деловому разделся, и я стал целовать его изящное тело, щекоча его усами. Он вздрагивал и прижимал меня к себе. Я принадлежал ему.
Утром он придавил меня своей тяжестью и изо всей силы схватил руками за плечи, будто боясь отпускать. Мне в самом деле ничего другого не надо было, кроме его любви, и был рад, что наконец понял это.
– Что же это? Разве это возможно? Разве возможно так любить? – говорил я, обняв его. – Я твой, только твой. Единственный, я никого не любил в жизни, кроме тебя. Мне никто не нужен, кроме тебя. Моя жизнь принадлежит тебе.
– Маленький мой, глупенький мой, – шептал он в ответ, игриво гладя мои усы и улыбаясь одними глазами. – Ты самый лучший на свете. Сколько страданий я тебе причинил, а ты даришь мне взамен такое счастье. Как мне тебя благодарить за всё?
– Будь моим, люби меня – мне больше ничего не надо!
– Рубикон перейдён. Назад пути нет, – очень серьёзно сказал мой друг и с тревогой добавил: – Но за всё в жизни приходится платить.
Если так, то я был готов платить за нас обоих, но, разумеется, не сказал это ему и промолчал.
– Давно хотел представить себе, как видят незрячие. – Он закрыл глаза и стал легонько, ласкающе ощупывать пальцами моё лицо. – Я должен запомнить каждую чёрточку: вдруг это только сон.
Я поцеловал его пальцы, когда они дотронулись до моих губ. Как он был наивен, мой дорогой, мой единственный! Улыбнувшись, он прижался своей щекой к моей щеке и по-отцовски погладил меня по голове.
– Хороший мой! Котёночек мой ласковый!
Как он во мне, взрослом мужчине, видел маленького ребёнка? Как он видел во мне, крупном, достаточно сильном мужчине нежного любовника, готового полностью отдаться ему? Следует признать, что он был весьма своеобразным человеком. Холмс никогда не был женат, у него не было детей, но, видимо, его природное чадолюбие, созревшее с годами, реализовывалось таким образом.
Вряд ли к отставному офицеру подходило это нежное «котёночек», но со мной никто ещё не был так добр и ласков, и я чуть не задохнулся от нахлынувших чувств. Я готов был отдать жизнь за этого человека.
Мы поднялись с постели к обеду. Когда мы выходили из спальни, миссис Хадсон, подкладывающая поленья в поленницу у камина, оглянулась и пристально посмотрела на нас. Я покраснел от стыда, а Холмс, как всегда хладнокровный, скромно опустил глаза и чисто символически запахнул халат, надетый поверх ночной сорочки.
– Джентльмены, завтрак подавать? – самым обычным тоном спросила наша хозяйка.
– Угу, – кивнул Холмс.
В отсутствии опасного и захватывающего дела, которое нужно было раскрыть в условиях острого дефицита времени и которое требовало бы максимального напряжения всех душевных, умственных и физических сил, у него начиналась хандра. Его нереализованная энергия сжигала его изнутри. Но надо сказать, он держался молодцом и развлекал себя иногда весьма недурной для слуха игрой на скрипке, изучением музыкальной литературы и – мной. Порой его многочасовое философски печальное молчание прерывалось, и он, скосив на меня лукавый, озорной взгляд, изрекал совершеннейшую глупость, вроде замечаний о моих усах или о том, что я плохо побрился с одной стороны, так как стоял боком к окну. Наша с ним близость включала множество оттенков, которые приходилось разгадывать как шарады. Он был мне любовником, другом, братом, отцом, учителем. Это явно тешило его самолюбие, а я спокойно предоставлял ему возможность наслаждаться его приобретением в моём лице. Мне нравилось, что я делаю его счастливым. Несмотря на внешнюю резкость поведения, он был очень мягким человеком, и только теперь я мог в полной мере оценить его доброту и ласку ко мне: теперь он не прятал их.
– Что бы я делал без тебя в эти тоскливые, как этот туман за окном, дни? – говорил он, куря и гладя мои и без того уже донельзя растрёпанные и заглаженные им волосы, когда мы сидели в одном кресле у камина. – Я бы, наверно, с ума сошёл.
– Ты бы вытрясал остатки шевелюры у кого-нибудь другого.
– Ну, это было бы далеко не так приятно, – с очень серьёзным видом констатировал он.
– Почему ты полюбил меня? Что ты во мне нашёл? Я совсем не такой, как, к примеру, Макдоналд. Я не умею жеманничать, быть утончённо милым.
Его глаза загорелись лукавым, ласковым огнём.
– Глупенький! Мне ничего этого не надо. Ты даже не представляешь, как ты прекрасен. А Макдоналд… Он славный, хороший, но он обыкновенный. А ты… Ты искренний, настоящий. С тобой я чувствую себя мужчиной.
– А с другими? – встрепенулся я.
– Тоже, но с другими всё очень напоминает порок. Это ведь порок – когда без любви. Какая радость от обладанья проституткой, вешающейся тебя на шею за деньги или за славу? Я хочу обладанья равным. Ты сильный, мужественный, и за это я люблю тебя.
Тут в гостиную вошла наша хозяйка. Мне казалось это невероятно странным, но она совершенно спокойно относилась к тому, что видела. Как добропорядочная леди до сих пор терпела в своём доме подобные вольности – ума не приложу. Разве что из большой любви и милосердия к нам да из уважения к благородству моего друга, с которым он помогал людям. Мне даже чудилось, что пожилая леди верила в нашу с Холмсом любовь больше нас обоих.
– Джентльмены, пришёл инспектор Макдоналд, – сообщила миссис Хадсон, пропуская гостя в комнату.
Глаза Холмса загорелись в предвкушении нового расследования. Он вскочил и порывисто подошёл к Макдоналду.
– Какую весточку ты мне принёс на этот раз? Неужели новую неразрешимую загадку?
– Нет, к сожалению, мне нечем тебя порадовать. – Водянистые глаза инспектора были совершенно спокойны под пристальным взглядом моего друга.
– Тогда зачем ты пришёл? – нахмурился Холмс.
– Я пришёл не к тебе. Я пришёл к доктору Уотсону.
– Что? – Моего друга не так просто было чем-то удивить или смутить, но теперь его глаза широко раскрылись от ужаса, и он прислонился к стене, словно боялся упасть.
На всякий случай всё ещё остававшаяся здесь миссис Хадсон, видимо, поняв, какая сейчас грянет буря, потихоньку удалилась.
– Ах, к доктору Уотсону, – вкрадчиво произнёс Холмс. – Я бы тебе очень не советовал, Скотти, ходить к доктору Уотсону.
Я внутренне вздрогнул. Значит, Холмс тоже знал, что Макдоналда зовут Скоттом?
– Холмс, я думаю, вам не следует говорить с нашим гостем в таком тоне, – возмутился я. Он и так уж причинил Макдоналду достаточно страданий, и я не хотел, чтобы теперь со стороны моего друга были какие-то нападки в его адрес.
Мой любимый детектив блеснул на меня глазами.
– С каких это пор ты стал столь заботливым, друг мой?
– Инспектор Макдоналд наш гость, а к гостям вы всегда относились уважительно. Так почему же не теперь?
Он снова сверкнул на меня взглядом, означавшим, как всегда, что я идиот.
– Мистер Холмс никак не может мне простить, что я был в его жизни, – заметил Макдоналд.
– Что?! – вдруг гневно воскликнул мой друг. – Закройте свой рот, щенок. Не то я вас вышвырну вон!
Как бы ни гневался Холмс, нужно было согласиться, что слова Макдоналда – правда. Но, похоже, мой друг признавать это почему-то не желал. Может, потому, что чувствовал свою вину намного глубже и острее, чем казалось и чем он хотел бы продемонстрировать. И я испугался, как бы он на самом деле не дал волю рукам, и на всякий случай подошёл ближе, чтобы защитить Макдоналда. Вряд ли наш гость смог бы самостоятельно противостоять разъяренному Холмсу и уйти от его обычно неожиданного удара в челюсть. Пожалуй, только я смог бы остановить своего друга – уговорами или силой.
– Холмс! – упреждающе воскликнул я.
Сжав кулаки и как-то странно поглядев на меня вдруг потемневшими глазами, он ушёл в свою комнату и рассерженно хлопнул дверью.
– Простите, инспектор Макдоналд. Не знаю, что на него нашло.
– Это ревность, – вздохнул Макдоналд.
– Ревность? Не хотите ли вы сказать, что он ревнует нас друг к другу?! С чего бы? Это же смешно! – Я подошёл к двери своего горячо любимого соседа и постучал. – Холмс, откройте, пожалуйста. Давайте вы будете поспокойнее себя вести.
Это было совсем не в его духе – прятаться от неприятного. Или он научился этому у меня?
Рывком он распахнул дверь, так что я невольно отшатнулся.
– Я спокоен. – Он был в сюртуке и явно собирался уйти. Энергично надев цилиндр, взяв со столика у двери свою трость и резко, словно замахиваясь, положив её на плечо, он ничего больше не сказал и стремительно вышел.
Я был поражён, даже обескуражен и потому не успел остановить его. Несколько смущённый, я предложил Макдоналду сесть и подвинул к нему ножницы и коробку сигар.
– Простите ещё раз, инспектор Мак. Думаю, он немного погуляет и вернётся в обычном спокойном состоянии. Он сам на себя не похож.
– Похож, доктор, похож, – отчего-то усмехнулся Макдоналд, располагаясь в кресле и обрезая кончик сигары.
«Неужели я так плохо его знаю?» – подумал я. Неужели за столько лет я узнал его меньше, чем Макдоналд за… Впрочем, я понятия не имел, за сколько.
– Простите, могу я вас спросить: как давно вы близко знаете Холмса?
Макдоналд закурил.
– Близко – с четыре месяца, а знакомы примерно года два – с тех пор, как я перевёлся на этот участок.
Да, Холмс был не из тех, кто немедленно, очертя голову бросается в горнило страсти. Но зато уж к этому человеку сразу можно было так привязаться, что весь остальной мир просто мерк перед сиянием его личности. Наверно, я понимал Макдоналда: теперь они расстались, но в глубине души ему не хотелось верить в это. Его любящее сердце требовало быть рядом с любимым и утешаться хотя бы такой слабой иллюзией счастья.
Не могу сказать, что моя душа была полностью очищена от ревности: это чувство змеилось в глубине. Но гораздо сильнее была моя вера в преданность Холмса. Я уже прошёл этап жгучей ревности к Макдоналду и потому был спокоен на этот счёт.
– Инспектор Макдоналд, я понимаю, вам трудно сейчас в это поверить, но, мне кажется, Холмс не тот человек, который мог бы сделать вас счастливым не только на всю жизнь, но и вообще на какое-то продолжительное время. Поверьте, я говорю это не потому, что мы с ним сблизились. Я говорю это искренне и, насколько возможно, объективно.
Во внезапном сильном смущении он опустил голову.
– Я понимаю, что ему нужен такой человек как вы. Только вы можете выдержать его крутой нрав, – произнёс он. Я хотел было возразить, что нрав у Холмса не такой уж и крутой и многие его поступки вполне понятны, но Макдоналд продолжал: – Боюсь, он вас совсем не ценит. Мне знакомо это – когда тебя считают вещью, ковриком у двери, о который удобно вытирать ноги. Боюсь, он разобьёт вам сердце, доктор Уотсон.
– Ну, значит, я сам позволю ему разбить мне сердце, – вздохнул я и тут же вдруг спохватился: – Простите, инспектор: мне следовало бы начать с вопроса о здоровье вашей матушки.
– Спасибо за рекомендацию, доктор. Ваш приятель офтальмолог назначил ей лечение, и, кажется, оно начинает помогать. Большое вам спасибо! – Вдруг он взял мою руку в свои тёплые, мягкие руки и тепло пожал её. Признаться, меня это несколько смутило.
– Ну, что вы, на моём месте так поступил бы каждый.
– Вы не каждый, доктор Уотсон. Вы – особенный, – ответил он и, как мне показалось, уж слишком нежно посмотрел мне в глаза.
– Инспектор, что вы хотите этим сказать?
– Доктор Уотсон… – Он вдруг замолчал, не сводя с меня взгляда. Пожалуй, он поражал меня едва ли не больше, чем Холмс.
– Ну что вы в самом деле, инспектор Макдоналд? К чему всё это? Зачем вы принимаете всё так близко к сердцу? Я не хочу вас обманывать. Вы ведь знаете, я люблю его. Подумайте сами. Зачем вы бросаетесь очертя голову в погоню за иллюзиями? Я вам его не заменю. Признайтесь честно, зачем вы пришли.
Он был смущён и расстроен моими словами и понурился, но вдруг воскликнул, у сердца сжав руку в кулак:
– Я не знаю! Я не знаю, что со мной! Я бы хотел, чтобы он почувствовал, чтобы он знал, какие страдания причинил мне!
– А думаете, он не знает и не чувствует? Думаете, почему он так резок? Инспектор, он ведь такой же человек, как и вы, как и мы все. Ему так же больно. А быть может, и больше – потому что это он причинил боль. Быть невольной жертвой всегда легче, чем невольным палачом. – Я с сожалением покачал головой. – Как вы можете? Ради вашей к нему любви – я вас прошу не мстить ему. В первую очередь потому что вам самому будет от этого больно. Цените свои лучшие чувства.
Подавленный Макдоналд не поднимал на меня глаз и, молча выслушав, тяжко вздохнул и взялся за шляпу. Я не стал его удерживать, и мы не сказали друг другу ни слова прощания.
Оставшись один, я придвинулся к камину. Как-то это всё было неприятно. Я чувствовал, что меня втянули в какое-то болото, в какие-то дрязги и распри. Я всегда старался верить в то лучшее, что было в людях. Но неужели любовь, которая оживляла в человеческой душе самые прекрасные и возвышенные порывы, могла превратить душу в мелочное, гадкое, злое чудовище? Неужели нас с Холмсом ждало такое же будущее?
Я ждал его, сидя у огня. Мой друг вернулся поздно вечером и угрюмо подошёл ко мне, оперевшись на каминную полку.
– Он ушёл?
– Ну, вообще-то ушёл, раз ты его не видишь, – ответил я, стараясь показать, что недоволен его поведением.
– И что у вас было?
– Поговорили – о тебе и о его матери.
– Прямо-таки посудачили две кумушки... Не лги. Что у тебя с этой похотливой тварью, которую я породил?!
Меня его едкий и злой тон просто поражал!
– Зачем ты так о нём! Он ведь любил тебя.
– Любил. А теперь хочет мне отомстить и отнять тебя.
– Ну что ты говоришь! Ему просто нужна поддержка. И мне его жаль. Если бы ты слышал, что он рассказал мне, у тебя бы сложилось о нём иное мнение! Ты был у него дома? А я был. И если бы ты видел его матушку и вообще то, как они живут, ты бы не стал так говорить.
Мой друг метнул на меня потрясенный взгляд.
– Ты был у него дома?! Вот, значит, как?! Всё ясно!
Только теперь я понял, какую глупость сделал, что проболтался.
– Поверь, это не то, что ты думаешь! – сказал я, вставая.
– Тут и думать нечего! Отвечай: это он тебя к себе притащил или ты сам к нему напросился?
– Я пришёл сам, потому что думал застать тебя у него. Я не знал, где тебя искать. Я чуть с ума не сошёл, когда ты исчез.
– И что, тебя утешили? – Он презрительно поморщился и, опустившись в кресло, продолжал спокойно, осмысленно и твёрдо: – Почему ты мне сразу не сказал, что у вас что-то было? Я ведь тебе предоставил свободу выбирать. Если бы ты мне ответил честно, что выбираешь его, я бы и слова не сказал. Но ведь ты чуть ли не умолял меня о любви, чуть ли не пресмыкался в каких-то бреднях о верном псе. Мне сразу надо было догадаться, что ты переигрывал, но любовь сделала меня слепым. Что же, всё это была ложь? Всё это было ради того, чтобы залезть ко мне в койку? Неужели ты вправду на такое способен? Неужели я любил такую падаль?
Его глаза горели сухим, холодным огнём. И я не выдержал: на сегодня это было чересчур.
– Прекрати эти параноидальные подозрения! Ничего у нас не было! Я тебе не лгал никогда! Почему ты не хочешь мне верить?! Я тебя не предавал и никогда не предам! Между прочим я тебя ни словом не упрекнул, когда застал с Макдоналдом. Почему же ты упрекаешь меня в том, чего я не делал?! Если ты так мало дорожишь мной и так мало мне веришь, то к чему нам мучить друг друга?
– Хорошо, – сказал он, решающим жестом положив ладонь на стол. – Если вас это устраивает, доктор Уотсон, то я вполне готов пойти на такой шаг. Отныне вы будете лишь моим соседом. И я вас попрошу не совать нос в мои дела, в мою работу и в мою личную жизнь. Вас это отныне не касается.
– Шерлок! – только и мог растерянно воскликнуть я.
– Я попросил бы вас без фамильярностей, сэр.
Он с совершенно безразличным видом закурил трубку и развернул вечернюю газету. Абсурд. Я смотрел на него и не знал, что мне делать. Кидаться к нему и умолять о прощении за то, чего я не совершал? Да разве он поверит? Перед ним застрелиться надо – тогда поверит! Если ему хочется – если ему удобнее – считать, что я его предал, пусть так и считает. В конце концов, выбор так считать он сделал сам, и я уже не смог бы его переубедить.
Я опустился в своё кресло и некоторое время просто сидел, приходя в себя. Затем налил себе виски. Опять это злосчастное виски! Он пил его, когда наш роман только начался, – я пью его, когда всё закончилось. Я не мог поверить, что всё закончилось. Тот человек, который сидел напротив меня, – был ли он моим любимым? Или это в самом деле было что-то холодное, чужое? Что я теперь буду делать – без него? Чем жить? Работой, которая давно надоела и ничего не давала душе? А что если мне снова вернуться на военную службу и уехать куда-нибудь в Афганистан? Или Индию? Или, если служить не позволит здоровье, просто быть там врачом, которых в тех краях так не хватает. Пусть это опасно – но в конце концов чего мне теперь бояться и что мне теперь терять? Решив, что время и случай укажут мне путь и определят мою судьбу, я глубоко вздохнул.
Мой друг – впрочем, теперь уже просто мистер Холмс – отложил газету и молча ушёл в свою комнату, закрывшись на ключ. Я остался один в гостиной. Я остался один на всём свете.
Ночью я лежал в темноте и не мог заснуть. Мыслей не было. Страха не было, горечи не было – всё это я уже изжил за то время, что мы стали близки с… мистером Холмсом. Осталась одна пустота, которая душила меня. Я просто лежал и смотрел в тёмный потолок – и ничего не видел. Я ничего не видел в своём будущем. А нужно ли оно мне? Без него! Пусть я слабохарактерный, пусть у меня нет в жизни благородной цели, пусть я не годен на высокое служение – но я любил его. Я хотел быть с ним рядом. Я встал с постели и пошёл в его комнату.
Из-под его двери пробивалась тоненькая полоска света: он не спал. В комнате было тихо. Я толкнул дверь – и она отворилась. Видимо, он не ждал моего прихода и открыл замок.
– Холмс, – тихо позвал я.
Он стоял посреди комнаты почти спиной ко мне и, закатав левый рукав, разглядывал вены на руке. Правая его рука держала шприц. Как мне была знакома эта картина! Похоже, он специально дожидался, пока я засну, чтобы вколоть себе наркотик. Это был страшный человек!
Услышав мой голос, он вздрогнул и через плечо кинул на меня одновременно испуганный и гневный взгляд, но я успел кинуться к нему и, выхватив шприц, выпрыснул содержимое на пол. Уверен, это был кокаин, но я не готов поручиться, что там была не смертельная доза. Холмс в отчаянии издал громкий вопль.
– Ты с ума сошёл! Я тебе не позволю! Слышишь?! – воскликнул я и обхватил его, прижив его руки к телу, чтобы он не мог сопротивляться. – Я люблю тебя! Я твой! Люби меня! Только не надо этой дряни! Я тебя прошу! Я тебя умоляю! Ты ведь сильный, тебе не нужно это прибежище слабых.
– Уходи! Всё кончено! Оставь меня! Тебя это не касается! – закричал он мне в лицо, схватив мои руки своими и пытаясь освободиться.
– Ну уж нет! Я не позволю тебе погибнуть!
– Я не могу так больше! Что у тебя с Макдоналдом?! – отчаянно вскричал он.
– Конечно, ничего! Как мне было говорить тебе правду, если ты всё равно ей не веришь? Лучше молчать, чем потом видеть, как ты губишь себя кокаином!
Он зажмурился и, успокаиваясь, отпустил мои руки.
– Боже мой! Как мы мучаем друг друга. Оставь меня в самом деле. На что я тебе?
– Пойми же, мне тогда просто будет незачем жить! – воскликнул я, вразумляюще перехватив его за плечи.
– А Макдоналд?
– При чём здесь Макдоналд?! Это вообще-то ты с ним спал, а не я! У меня с ним ничего нет!
– Ну да, ну да, – печально и всё ещё недоверчиво проговорил Холмс, уже окончательно успокоившись и опуская свой всепонимающе мученический взгляд.
Необходимость подвергать всё сомнению, столь важная в профессии детектива, сделала его настолько подозрительным, что давало повод всерьёз волноваться за его душевное здоровье. Впрочем, его эмоциональное состояние и без того всегда было нестабильным, и подчас мне казалось, что его выдающиеся способности основывались именно на этом.
Я освободил его и стал обыскивать комнату на предмет наркотиков. Уже наученный дневным опытом, я не собирался говорить ему, что Макдоналд в самом деле пришёл с неким умыслом мести. Я не хотел, чтобы между ним и Холмсом разгорелась ещё большая вражда, иначе нам всем пришлось бы платить за всё слишком высокую цену.
– Это мне наказание. Это я виноват во всём, – произнес мой друг, обречённо опустив руки. – Впрочем, я должен смириться.
– Ну что ты. Что за самобичевание? Не драматизируй так.
– Да что ты там ищешь? Здесь всё, – уныло проговорил он и отдал мне пузырёк и сафьяновый несессер.
Пузырёк был почти полон, и это меня обрадовало: мой друг ещё ничего себе не колол. Символически убрав конфискат в карман, я взял моего друга пальцами за подбородок и, стараясь всмотреться, повернул его страдальческое лицо к себе.
– Что с тобой? Может, ты болен? Что-то это всё становится очень похожим на невроз. Ты слишком изнуряешь себя работой.
– Просто я слишком долго ждал и слишком хотел этого счастья, чтобы поверить. И ещё Мэри…
– Я виноват больше тебя: ведь я женился на ней, хотя не любил по-настоящему. А надо было слушать сердце. Но я усвоил этот горький урок – и обещаю быть верным тебе. Обещай мне, что больше не притронешься к наркотикам! И что больше не будешь ревновать и обвинять себя! Если я ещё и тебя потеряю, я просто умру. Обещай!
– Обещаю, – вздохнул он, и я поцеловал его.
Он зажал мою голову между ладонями и стал жадно целовать мои губы, словно подтверждая своё право на меня.
Я остался с ним на ночь. Мы лежали рядом, и я думал, что мне нужно показать моего друга специалисту и, независимо от диагноза, куда-нибудь увезти – подальше от расследований, от раздражающего нас обоих Макдоналда, от Лондона, с которым у нас было связано столько тяжких воспоминаний.
Словно прочитав мои мысли, мой друг неожиданно прошептал:
– Я не болен. Мне просто страшно. Мне страшно тебя потерять.
Я обнял его.
– Ну что ты. Я не покину тебя. Ты же знаешь: ты – всё, что у меня есть, всё, чем я дорожу. Давай оставим все печали здесь, в этом городе туманов, и уедем куда-нибудь. Я понимаю, что это цель и смысл твоей жизни, но тебе нужно хотя бы ненадолго отвлечься от своей работы и отдохнуть. Всё хорошо в меру.
Я не видел его лица, но почему-то понял, что он крепко, покаянно зажмурился.
– Сказать, что работа – смысл и цель моей жизни, будет мало. Это и есть моя жизнь. Полное и безоговорочное искоренение преступности – утопия, но это тот идеал, на достижение которого я направил все свои силы. И я не боюсь отдать их все без остатка. Я давно уже никого и ничего на свете не боюсь. Я привык смотреть опасности в лицо, привык видеть улыбку смерти и победно улыбаться в ответ. Я боюсь только потерять тебя и знаю, что этот страх делает меня уязвимым. Я – как натянутая струна. – Он вздохнул и помотал головой, словно сбрасывая с неё что-то. – Нет, нельзя давать себе распускаться. Боюсь, я разбалуюсь от твоей доброты. Привыкать к хорошему бывает вредно и опасно.
– Зачем ты ограничиваешь свои чувства? Зачем мучаешься? Не бойся счастья: если оно пришло, значит, так оно и должно быть. Это твоя судьба.
– Ты – моя судьба, – уточнил он и, похоже, улыбнувшись, повернул голову ко мне. – Ты прав, давай уедем. – И вдруг весело и живо захохотал. – Представляю, что будут писать газеты! «Знаменитый детектив Шерлок Холмс сошёл с ума, бросил свою поисковую деятельность, влюбился и сбежал со своим любовником в Корнуэлл разводить пчёл». Как тебе это нравится? А? По-моему, замечательно!
Шутки у него всегда были немного своеобразные, но его жизнерадостный настрой успокоил меня. Конечно, его рассудок был ясен, раз он мог искренне шутить и смеяться. Самоирония неизменно говорит о здравом смысле.
– Ну, знаешь. Надеюсь, что на три четверти эти слова окажутся правдой, но газеты об этом не напишут, – ответил я.
Когда мы собирали вещи, я случайно нашёл в его бумагах небольшой черновой набросок. Видимо, это было нечто вроде исповедального письма, адресованного мне. Я прочитал его – и ужаснулся тому, как сильно люблю этого необыкновенно чувствующего человека и как сильно он любит меня.
«Мне никогда не была свойственна жалость к себе, и я думал, что мне не свойственна и любовь. Но я любил – так решило моё сердце. И моей самой большой ошибкой в жизни было не слушаться его. К сожалению, я слишком часто забывал, что мне нужно больше доверять себе. Пожалуй, так можно начать рассказ об этой истории.
Взяться за перо меня побудил, конечно, ты, мой друг, – ты, который всегда вдохновлял меня во всём, что бы я ни делал. Признаю, я всегда достаточно скептически отзывался о твоём творчестве, в котором ты столь восторженно и, по-моему, незаслуженно лестно пишешь обо мне. Но в душе я всегда гордился твоим литературным талантом и вообще тем, что в моей жизни есть столь понимающий, преданный, сердечный друг. Многие вещи гораздо легче посвящать бумаге, нежели говорить, глядя в глаза.
Это ты, мой добрый друг, создал меня героем – сначала в своём любящем сердце, потом на страницах своих новелл и в конечном счёте в действительности. Только твоя великая, всепрощающая любовь создала Шерлока Холмса таким, каким его знает мир.
Я был недостаточно жёстким с тобой, чтобы ты меня оставил. Но я не мог быть с тобой ещё жёстче. Я не мог видеть, как ты страдаешь. И потому я с тобой.
Моя благодарность за то счастье, что ты мне подарил, невыразима для моей скудной души».
С умилением прочитав это, я бережно свернул страницу и спрятал в свой блокнот, пока мой друг не увидел и пока я не смутил его. Боль ото всего пережитого постепенно ушла из наших сердец и осталась только на бумаге. Но прочесть продолжение мне было так и не суждено.
10 августа 2007 г.