Кровопускание - 8

[mjaso]

Если собирались наверху, значит, давали представление или играли концерт. И правда, по всему этажу неслись два высоких голоса, бойко декламирующие:
– Она тебе не принадлежит! Управлять ей не сможешь, тебе не возродить хаос! Настали новые времена!
– Глупец, ты ничего не знаешь. Возомнил себя спасителем света? Ты жалок, принц.
Мы вошли в залу – и попали в девичье царство. Юные красотки в модных, почти одинаково коротких чёрных платьях, но разряженные, будто на спор или для пробы на роль Одиллии, расположились на диванах и выставленных рядами стульях. Публика сверкала блёстками, пайетками, гранёными чёрными бусами, то тут, то там легко вздрагивали пёрышки в тщательно уложенных причёсках.
Я стала искать взглядом Элеонор. Чуть развернувшись, она сидела на стуле в первом ряду, слева от узкого прохода по центру залы, и слегка обмахивалась веером. Длинное обсидианово-чёрное платье спадало до самых пят, приоткрывая лишь острый носик туфли. Прямая и строгая, как молодой режиссёр на премьере, Элеонор следила за игрой. Две актрисы стояли друг к другу лицом – обе в мужских костюмах, одна с длинными, распущенными по плечам волосами, вторая с короткой стрижкой. За ними, у рояля, лицом к публике – третья, в длинной чёрной струящейся накидке с узким вырезом от плеча до плеча.
Бежать к хозяйке на поклон, чтобы предъявить весьма любопытного для женской аудитории гостя, значило бы сорвать спектакль, и, поскольку свободных мест не нашлось, мы скромно остались стоять в дверях.
– Прости, не знала, что у них поминки с маскарадом, – шепнула я Виктору. Публика реагировала весьма живо, так что мы могли потихоньку переговариваться. – Ну, зато в брюках нас хотя бы уже четверо.
– Было бы досадно, если б оказалось больше. – Словно щеголяя тем, что он тут единственный мужской элемент, Виктор скрестил руки на груди, отставил чуть назад левую ногу, тянув носок, и обвёл собравшихся победоносным взглядом. Я покосилась на его батман тандю и, хоть на нас никто не смотрел, внезапно почувствовала себя на сцене, а вовсе не на галёрке. Но что ни говори, Виктор был потрясающе артистичен. Миловидные девочки, несуразно лепечущие от имени принцев какую-то чушь, меркли в присутствии его – высокого, осанистого, собственным телом рисующего стремительные, отточенные линии. И как некоторые ухитрялись не ценить Виктора и, похоже, вообще не замечать? На фоне его ироничной манеры красоваться, на фоне вызывающего темперамента и даже явной одарённости мне, другу, тем трагичнее было понимать, как он глубоко несчастен в личной жизни. К сожалению, при всех различиях, мы с ним были похожи в несчастье.
– Если что, я танцевать не умею, и пачки с пуантами у меня нет. Ты художникам случайно не позировал? В балетном трико, – подначила я, чтобы не впасть в расстройство.
Он самодовольно вскинул взгляд.
– Увы, нет. Ко мне подбивается один, но я пока раздумываю. Не люблю, когда в делах людьми руководит не только профессиональный интерес.
– О! Этим надо воспользоваться. Не хочешь позировать вдвоём с Жозе? Вдруг сообразит, что такого выдающегося мужчину легко упустить? Если дать Жозе книгу, он с ней высидит неподвижно и час, и два, и три.
– Если дать ему книгу, то ни в чём уже не будет смысла.
– Эх! Во всём виноваты проклятые книги! – сокрушённо подтвердила я.
– А идею с позированием возьму на вооружение, мне нравится. – Виктор чуть кивнул, с благодарностью опустив ресницы.
– Отныне она свободна! Свободна! – воздев руку и тряхнув гривой, провозгласила та, которую называли принцем.
– Попробуй же, одолей меня, – натужно завывала актриса с короткой стрижкой. – Ты алчешь рыцарской славы, славы защитника света? Она твоей станет, когда отвоюешь её!
– Это что за ересь? – машинально произнесла я.
– Это – подмена понятий, – объяснил мой друг: он, оказывается, следил за сюжетом. – Современная драма, забыл название. Принцесса должна сделать выбор. Слева её возлюбленный, справа брат.
– А, вот оно что. «Царь Эдип»?
– Ну, почти, – усмехнулся Виктор. – Скорее «Зевс и Гера».
– Откуда ты знаешь современные драмы? Ваши милые крошки разыгрывают, когда скучно?
– У них тяжёлая работа – им не бывает скучно. Да и на такое нет спроса, клиентам нужны другие спектакли, – возразил он и с шутливой важностью прибавил: – Однако наличие у твоего покорного слуги клиенток высокой репутации обязывает его следить за современным искусством.
– Ишь ты, какие привереды! И капли им назначь, и об искусстве поболтай. Ну, – я вздохнула, – современные дамские вкусы как-то прошли мимо меня.
Дуэлянтки схватили с ближних диванов подушечки, будто на двоих могло не достаться, и направили углами друг на друга. Видимо, это были клинки: девица в балахоне молитвенно сжала руки, с отчаянием глядя на противников.
Публика начала хихикать. Элеонор живо обернулась и обвела зал весёлым взглядом. Я скорее помахала ей, а Виктор почтительно склонил голову. С приветливой улыбкой Элеонор кивнула нам и вновь отвернулась.
– Ну всё, поздоровались, можно уходить, – заключила я.
– Тебе не интересно? – удивился Виктор.
– Шутишь? Их завывания и вопли не тянут даже на Элладу.
– А по-моему, принцесса великолепна. – Он довольно полюбовался на девушку в балахоне, как будто первым открыл новое дарование.
– Она же ничего не делает, присутствует для антуража.
– Не для антуража, а для вольтажа. Всё внутреннее напряжение сконцентрировано на ней. Тебе не кажется, что именно она управляет дуэлью? То ли испытывает возлюбленного, то ли использует его, чтобы одолеть брата.
– А по-моему, им и без неё хорошо. Может, она их суфлёр.
– Просто, в отличие от них, прирождённая актриса. Знаешь её?
– Впервые вижу, она точно не из нашего театра.
– Интересная внешность. Не назвал бы красавицей, но типаж необычный: очень светлая кожа, большие глаза чуть навыкате, мягкие, женственные губы. А в своей роли она производит пронзительное впечатление нежности, беззащитности, безответности. Думаю, такие нравятся определённому типу мужчин. – Словно пытаясь что-то припомнить, он внимательно разглядывал принцессу, и мне его воодушевлённо блестящий взгляд показался даже подозрительным.
– Каждая девушка нравится определённому типу мужчин. Даже ко мне пьяные вечно пристают. И что? – проворчала я, опасаясь, как бы он чего не задумал и не испортил благоприятное впечатление, которое вроде произвёл на Элеонор. – Только не говори, что хочешь изобразить роман с актриской, чтобы насолить Жозе!
Виктор скептически взглянул на меня и улыбнулся.
– Нет, но мне кажется, рано или поздно найдётся тот, кто воспользуется её уникальностью. Посмотрим. Как думаешь, кому она понравится?
– Понятия не имею. Точно не мне.
Он лукаво усмехнулся.
– Да, я уже понял, тебе ведь нравятся блондинки.
– Неправда, мне не нравятся блондинки, – процедила я, смущённая тем, что он вдруг заговорил о личном, да ещё и в такой обстановке.
Склонившись ко мне, он коварно и соблазнительно шепнул:
– Блондинки в золоте и бриллиантах!
– Неправда! – горячо возмутилась я. – В отличие от мужчин, по внешности никогда не сужу, и мне всё равно, у кого сколько золота и брильянтов. Для меня главное, чтобы человек был хороший, добрый, понимающий.
– А как же Эмма?
Я точно не расслышала слов, но прочитала по губам. Он пристально глядел на меня, будто сожалея о чём-то, – наверно, о моём почти случившемся моральном падении. Конечно, меня было в чём упрекать: я сама теперь стыдилась своего малодушия.
– Эмма – никак. Но я верю, что она хороший человек, – твёрдо сказала я, опуская голову. – Можешь меня презирать, я хотела воспользоваться её слабостью, но то, что она блондинка, что богата и красива, ни при чём совершенно. Если хочешь знать, моя любовь – яркая шатенка, художница с вечно пустыми карманами. Если бы ты увидел её, назвал бы уродиной, а её картины наверняка счёл бы криво намалёванными и безвкусными, но для меня она самая лучшая, самая талантливая, самая прекрасная на свете… была. Она... она мне... снилась, не отпускает, хотя больше я не нужна ей, да и по-настоящему никогда не была нужна, как ни старалась. Теперь никаких иллюзий, отлично понимаю, что уже никому не буду нужна. Зачем ты меня дразнишь? Сам бы лучше не лез ко всяким застёгнутым, не водился с ворами и не заигрывал чёрт знает с кем. Или не понимаешь, что твоя беспечность может выйти боком и тебе, и тем, кого ты, надеюсь, любишь?
Я гневно взглянула на него, чувствуя, как от горечи и возмущения у меня по щекам бегут слёзы. Виктор очень серьёзно выслушал мою внезапную отповедь, напугавшую даже меня саму, но вид у него был такой сосредоточенный и вместе с тем бесстрастный, будто он проводил некую болезненную, хотя и необходимую процедуру.
– Понимаю, – ответил он. – Только никак не возьму в толк, зачем ты меня упорно убеждаешь, будто я с кем-то заигрывал. Разве это в моём стиле?
Судорожно выдохнув, я скорее вытерла слёзы, чтобы он, чего доброго, не взялся меня успокаивать при всех и не стал развивать тему моей несостоявшейся любви.
– Ты того типа чуть по коленке не отпинал, – сурово прошептала я.
Он повёл бровью.
– И это, по-твоему, заигрывания?
– Ну, я не знаю, как у вас считается...
Виктор невинно пожал плечами, даже не думая сознаваться в чём-либо предосудительном.
– Просто не люблю, когда мне возражают всякие болваны.
– Но ты ведь с ним торговался? – привстав на цыпочки и прикрывая рот рукой, тише прошептала я. – Ты обещал деньги. А ему стало так неловко, будто он таких предложений отродясь не получал.
– Возможно. Хотя вообще-то я специально сделал всё, что мог, чтобы вогнать его в краску. С такими упёртыми чурбанами это порой единственная выигрышная тактика.
Я вздрогнула и схватилась за его рукав. Да, оказывалось, наш милый Виктор – парень не промах. Беда была в том, что гибкость ума он направлял не на то. Впрочем, я очень порадовалась его искренности.
– Скажи, ты ведь не собирался всерьёз... Ты ведь хотел только подразнить Жозе, а не... покупать интимные услуги?
Виктор ухмыльнулся и слегка снисходительно похлопал меня по плечу.
– Конечно, нет. Чтобы купить кого-то с потрохами, не обязательно требовать от него интимных услуг.
– Зачем тебе этот застёгнутый? Кто он? Мошенник? Вор? Наёмный убийца?
– Нет, представь себе. Ты ведь не судишь о людях по внешности. Я получаю неплохие деньги, однако работать приходится на тех, кого мало что может остановить. Мне тоже нужна защита, но, вместо силовых методов, предпочитаю информационные. Не волнуйся, в деле я не первый год, правила игры соблюдаю, к тому же я осторожен и никогда не берусь за то, что мне не по зубам.
Его взгляд жёстко, холодно блестел, и мне хотелось верить в его благоразумие. Пожалуй, было бы наивно думать, что кому-то доверили бы продажных женщин, не будь он достаточно ушлым, но и достаточно добросовестным.
– Значит, Жозе ни при чём? – спросила я, отпуская Виктора и начиная жалеть, что вытрясла из него очередную порцию признаний в не очень подходящем месте и в совсем не подходящее время.
– Абсолютно ни при чём. Он скорее всего и не заметил бы, но спасибо, что отвлекла: я смог действовать уверенно и добился своего. Спокойнее, когда он ничего не знает.
Я вздохнула, в который раз вынужденная согласиться. Во всяком случае, Виктор был настоящим, заботливым, верным другом и честным врачом, а остальное не имело значения.
– Что у вас там за интриги? – примирительно посетовала я. – Думала, у тебя скучная, рутинная профессия.
– Скучная, если ты, например, не военный врач.
Я с упрёком взглянула на него и хотела попенять, что война закончилась раньше, чем он успел бы выучиться и послужить, но тут, как на зло, грянули аплодисменты и раздались дикие возгласы «браво!» Не понимая, что происходит, я стала озираться: почти неприлично счастливые, два принца и принцесса благодарно раскланивались, а зрительницы от восторга повскакивали с мест, будто не в самодеятельном театре, а в столичной филармонии на гастролях какого-нибудь обожаемого тенора.
Виктор сердцеедски улыбнулся и, глядя на сцену, тоже захлопал в ладоши, но так нехотя и сдержанно, словно был обязан устроить овацию самому себе, чтобы не разочаровать поклонниц.
– Поблагодарим ещё раз наших замечательных артистов, – призвала Элеонор, выйдя к публике и пережидая, пока восторги стихнут. – Мы продолжим после антракта, нас ждут музыкальные интермедии. А пока прошу в малую гостиную.
Все зашумели, стали обсуждать спектакль и предстоящий концерт, но куда-то переходить особо никто не торопился. В нашу сторону то и дело стреляли будто бы случайные взгляды, и я развернулась к любопытной публике спиной, чтобы не засмущаться на глазах Виктора, который, кажется, рад был принять огонь на себя.
– Уф! Ну, музыка – это хотя бы не древнегреческие завывания. Прости, больше не буду портить развлечение.
Он едва заметно потряс головой, уверенно посмотрев на меня.
– Всё в порядке. Развлечение удалось, постановка даже занятная.
– А я так и не поняла, чем закончилось.
– Тем, чем и должна закончиться сказка: принцесса выбрала любовь, а не долг. Пойдём посмотрим, что там в малой гостиной? Туда? – Он указал на боковую дверь справа.
– Ага.
– Хорошо, только подожди минутку. Поздравлю с удачной ролью. – Без малейшего стеснения Виктор направился прямо между зрительских рядов и, минуя всех, в том числе Элеонор, подошёл к скромной принцессе, немного сторонившейся всех.
Я чуть ни села. Хотя чему было удивляться? Только Виктор мог так бесцеремонно подкатывать к гостьям, когда сначала должен был подойти к хозяйке. Своим дефиле женскую публику он рассёк надвое – в обе стороны по зале покатились лёгкие волны. А мне вновь стало неловко из-за его демонстративного презрения к приличиям.
Так же обычно, как будто продолжал разговор со мной, Виктор обратился к принцессе несколькими фразами. Она улыбнулась и, что-то отвечая, сначала кивнула, а потом отрицательно качнула головой. Тогда он достал из-за пазухи визитку и, пижонски держа её указательным и средним пальцами, протянул актрисе. Слегка растерянно приняв карточку, та близоруко поднесла её к глазам.
Я вздохнула. Вот вернётся, пожурю его: зачем просил представлять его терапевтом, когда сам офтальмолог?
Но тут ко мне подплыла подружка Элеонор, которая организовывала для неё некоторые мероприятия и потому часто держалась командирски. Приветственно кивнула и с улыбкой прощебетала:
– А вам разве не сказали, что нужно приходить в коротком чёрном платье?
– Нет, не сказали, – ответила я честно.
– Не может быть! – ахнула она. – Вам бы очень пошло, очень!
– Извините, я не ношу платьев.
Она покачала головой.
– Зря, очень зря. Поверьте, в них нет ничего страшного. Если хотите, мы вам поможем, не бойтесь.
Наверно, в платьях-то ничего страшного не было, но я не могла признаться, что самое страшное – мои кривые ноги, на которых чулки ехали за пять минут. К тому же, с детства остались не слишком приятные воспоминания. Я хорошо усвоила, что, если кому-то вдруг взбредёт в шальную голову хулиганить, как регулярно хулиганили мальчишки на потеху всей шпане, то задрать кому-то брюки гораздо сложнее, чем задрать платье или юбку. Сколько себя помнила, в платьях или юбках я себя чувствовала куда более неуверенно, чем обычно.
– Нет, спасибо. Я не боюсь, просто не хочу, мне в них неудобно.
– Понимаю, – кивнула она, – для юноши тяжело начать носить женскую одежду, но если это ваше...
Я опешила.
– Чего? Я не юноша, я девушка.
– Да, но вы ведь родились юношей, – без тени сомнения захлопав глазами, елейно возразила она. – И если вы осознали себя девушкой, то надо и выглядеть, как подобает девушке, а не как... – Она оценивающе смерила меня взглядом. – Помойному бродяге. Ведь правда негоже иметь такой жуткий, неряшливый, дикий вид.
– Ну, а перед кем мне форсить? – хмурясь, отрезала я.
Она всплеснула руками.
– Ах, разве можно так себя не уважать? Не обижайтесь, вы настоящее пугало. Но это поправимо. Не стесняйтесь, обращайтесь в любое время, мы вам поможем! И на каблуках научим ходить, если вдруг вы до сих пор не умеете, и правильно пользоваться косметикой, и придерживаться хороших манер. И придумаем, как спрятать... – Она замялась, благовоспитанно опустив глаза. – Всё, что нужно спрятать. Вам нечего будет стесняться, вы больше не будете чувствовать себя странной, гадкой, всеми презираемой сироткой.
– Нет, спасибо! – процедила я, еле-еле сдерживаясь, чтобы не заорать на неё. – Я девушка и родилась девушкой. Если вам нужно кого-то нелепо вырядить и что-то спрятать, купите себе куклу и играйтесь с ней. Мне ничья помощь не нужна!
Недоверчиво склонив голову, эта негодяйка расплылась в улыбочке и ретировалась с таким важным видом, будто я у неё ещё в ногах буду валяться, умоляя о благодетельстве.
Меня колотило. В голове не укладывалось, как можно так язвить, с такой злобой относиться к людям и при этом считать себя милашкой и вообще непогрешимой. Эта гадюка подползла к своим подружкам и что-то сообщила им. Они засмеялись, как бы невзначай поглядывая на меня высокомерно сузившимися глазками.
Мне стало так противно, так мерзко, что я выбежала из залы и понеслась вверх по лестнице, в свою комнату. Пусть я гадкая, пусть своим присутствием порчу их прекрасный праздник, но зачем издеваться и оскорблять? С них-то станется! Пусть они теперь притащатся ко мне, начнут стучать в дверь, чтоб и дальше зубоскалить, но я хотя бы смогу запереться, засесть в ванной и ничего не слышать!
– Что тебе наговорили? – раздался за моей спиной голос Виктора.
Я обернулась. Он вышел из залы и вмиг взлетел ко мне, прыгая через три ступени. Меня хватило только на невнятное:
– Ну, ты даёшь. А я на этой лестнице только через две шагаю.
– Да могу и больше. – Он бесхитростно пожал плечами, отступил назад и закинул длиннющую ногу через четыре. – А на шпагат пока – увы.
– Ну, ты молодец! Ничего, лиха беда начало. – Не в силах никуда бежать, я сползла по перилам и опустилась на ступеньку, а Виктор молча подсел ко мне. – В жизни бы не подумала, что предлагать помощь можно для того, чтобы травить. Гадина! Просто гадина! Хотя встречала я таких доброхотов. Сначала они будут лебезить и сюсюкать, строя из себя добреньких, а потом выставят на посмешище или подставят! Например, смеха ради ласково угостят пирожком, специально поваляв его по полу за твоей спиной, будто ты сама – мусор. Или вырядят как пугало, уверяя, что так и нужно ходить. Чувствуешь себя дурой, полной дурой, идиоткой, что веришь в чью-то доброту и думаешь, что ты её достойна! Вот и сейчас то же самое. Она мне взялась доказывать, что я мальчик и что мне нужна их помощь, они-де научат меня, как разукрашиваться, что-то прятать и напяливать то же, что и они. Раньше меня хотя бы спрашивали, ехидничая, мальчик я или девочка, а теперь даже не спрашивают!
Виктор скептически скривился.
– Глупая шутка.
– Можно подумать, то, что ты напялишь, делает тебя тем, кто ты есть! Что мне, медицинское освидетельствование проходить и заключение всем предъявлять?
– Лучше пусть и дальше завидуют. Одежда – это не только средство создать для тела комфортную температуру, но и ярлык, позволяющий быстро и поверхностно распознавать «своих» и «чужих». Беда в том, что для большинства это приоритетный, а то и единственно доступный метод оценки.
Со мной как будто говорил Жозе. В тревоге мне пришла странная мысль: а вдруг Виктор тоже заблуждался, будто я мальчик? А если бы не заблуждался, то, может, и не был бы моим другом?
– Ты-то хотя бы веришь, что я девушка? – спросила я, пытаясь заранее принять худшее.
– Я вижу. В том числе для того и учился, чтобы расширить стандартные навыки идентификации.
Чтобы не превратиться в желе и не утечь вниз по ступеням, я ткнулась в его плечо. Нет, Виктор не издевался – он так утешал или, вернее, зачем-то прикидывался мебелью, хотя это и не имело значения, если он был рядом и не думал сбегать от моих жалоб.
– Эта… эта филантропка ухитрилась обозвать меня как только можно придумать: пугалом, дикой, гадкой, презренной сироткой. Даже помойным бродягой, да! Всё перебрала! Ну, змея! Побежала хихикать к своим прихвостням! Чуть Элеонор её к себе приблизила, так она и нос задирать! Низко до невозможности!
– А ты что?
– Ну, а что, я ей сказала: не нужна мне её помощь, а если она хочет играться в ателье и что-то прятать, пусть отыщет себе фетиш и хоть в платья рядит!
Он вопросительно взглянул на меня, будто проверяя, на полном ли это серьёзе.
– Так и сказала?
– Да, так и сказала! Может, это ей помощь нужна, а не мне!
Виктор слегка улыбнулся и приобнял меня одной рукой, будто беря под крыло.
– Горжусь и даже завидую: на такое откровение с дамой может решиться только дама. Я бы не рискнул.
– Ну, это ведь они там все – благородные дамы, а я ж бродяга и сиротка.
Он приободряюще похлопал меня по плечу.
– Скорее наоборот. Похоже, это заготовка, а не импровизация. Ударили по чему только могли.
– Что значит заготовка? – не поняла я.
– Заранее подготовились, как тебя поддеть, и просто дождались удобного случая.
– Но за что? Я их даже не знаю, ничего им не сделала. Просто за то, что я не такая, как они?
Виктор опустил голову.
– Я подумаю, как довести до сведения благодетельной мадемуазель, да и всех прочих, что, если кто-то будет плясать под чужую дудку, ничем хорошим это для них не кончится. Или, может быть, не стоит? Пусть каждый получит своё и даже с лишком? – Он скосил на меня многозначительный взгляд и так обворожительно улыбнулся, что я засмеялась.
– А ты кровожадный!
– Вовсе нет. Сан не позволяет. – Он легкомысленно тряхнул шевелюрой и возвёл очи. – А что с ними делать? Простить? Или исправлять огрехи воспитания?
– Ну, не знаю. Их не перевоспитаешь. – Меня уже не трясло. Рядом с другом, великодушным и понимающим, которому, казалось, полностью чужд мир злобы и жестокости – мир блестящих красоток, мне хотелось просто спокойно думать. А если они все скопом и вправду были плохо воспитаны? Или вообще их не воспитывали, и никто не объяснял им, что нужно уважать другого человека, беречь его чувства, даже если он не похож на тебя и ты его не понимаешь. Вот и выросли такие моральные сиротки, которые смотрели со злобой на всех, в ком по внешнему облику не узнавали себя. Может быть, мне просто не хватало ума и выдержки вовремя осознать это и не впадать в ярость?
– А было бы полезно донести, что зависть – между прочим, грех, – заметил Виктор.
Я вновь опечалилась.
– Ко мне? Да какая уж тут зависть!
– Не скажи. Все они – самые обыкновенные, ничего выдающегося нет ни в одной из них. Они, возможно, это чувствуют, хотя и на многое претендуют. Театр есть театр: те, у кого перспективное будущее, сейчас на репетициях спектаклей или у балетного станка. А эти просто ищут богатеньких покровителей, чтобы сесть им на шею.
– Откуда ты знаешь?
– Видно. Из всех присутствующих, по-моему, лишь три девушки достойны внимания, пусть и по разным причинам: ты, хозяйка и Лили.
– С Элеонор понятно, положение обязывает. Я – друг, ты из вежливости. А Лили? Та, что играет принцессу? Она уже сказала тебе своё имя?
– Это уже скорее имя нарицательное. Не удивлюсь, если её зовут Розали, например. В конце концов каждый артист имеет право на псевдоним. Теперь проверим, попытаются её разорвать или нет.
Меня, всё-таки, наверно, безнадёжно отравленную ненавистью, кольнуло его ледяное спокойствие.
– Не слишком? Понимаю, ты, может, не зря обижен на женщин, но почему она? Вроде самая скромная.
Виктор усмехнулся.
– Дело не в скромности и не в обиде. Уверен, с Лили будет всё в порядке. Достаточно запустить процесс, а там докатится до кого надо. На войне как на войне.
Я вздохнула. Может быть, парней тянуло играть в войнушку, чтобы показать свою удаль, но Виктор говорил так, будто по его сердцу не то что кто-то беспечно потоптался, танцуя кадриль, а прошёл танковый батальон.
– Если кого и разорвут на этой войне, то меня. Кто же ещё здесь белая ворона?
– Не разорвут: к счастью, ты не из их стаи. Лили, как понимаю, тоже. – Виктор браво вскочил и широким жестом протянул мне правую руку. – Пойдём! У меня есть предложение, от которого никто не сможет отказаться. – Он щёлкнул пальцами левой руки и поднял указующий перст. – Все забудут не то что о тебе – о том, кто они такие.
– Скажи, что ты просто меня успокаиваешь из солидарности. Раз уж, выходит, женской солидарности нет. – Я подала ему левую руку и тоже поднялась.
– Почему же? Есть.
– Ага, только работает почему-то против меня. Неужели надо всего лишь нацепить платье?
– Или найти другую компанию.
Виктор стоял на пару ступеней ниже. Когда я встала, его лицо было почти вровень с моим. Он посторонился и развернулся к перилам спиной, чтобы галантно свести меня по лестнице, но я решительно подступила к нему, взяла за правое плечо и, глядя в глаза, прошептала:
– Надеюсь, ты сюда пришёл не вербовать в ваше заведение?
– Нет, я этим не занимаюсь, – ответил он честно.
– Что ж, хоть один камень с души. Умница! – В награду за порядочность я чмокнула своего лучшего друга в лоб, сбежала вниз на второй этаж и обернулась.
Заметно польщённый, Виктор склонил голову набок и спустился ко мне.
– Уже второй раз в жизни радуюсь, что ты не пользуешься косметикой. Страшно не люблю, когда какая-нибудь развязная кокотка бросается на шею, считая своим долгом расцеловать врача. Потом приходится стирать с лица красные восковые пятна, чёрный порошок, белую пудру. Чувствую себя холстом модерниста. А если вдруг следы останутся на рубашке, с ней можно прощаться.
– Зато на щеках небольшой румянец никогда не помешает, – засмеялась я. – Чем же бедным, как церковная мышь, кокоткам отблагодарить своего доктора, как ни поцелуями?
– Исключительно молитвами о его душе. Деньги платит фирма, в том числе и за целомудрие.
– Вот оно как, целомудрие теперь – тоже товар.
– И всегда им было. Разница в подаче и цене. При грамотно выстроенной тактике его можно продавать не один раз.
Ничего не скажешь, заинтриговал. Я боялась даже представить, какое такое заманчивое предложение Виктор приготовил нашим театралкам. В сравнении с крайним цинизмом его слов, их выпады и уколы казались вправду чем-то глупым и ничтожным, не достойным даже обсуждения, не то что траты нервов. Может быть, постоянное общение с неуверенным, вечно ноющим Жозе могло научить ещё и не таким кульбитам, но тем более я должна была держаться – хотя бы для того, чтобы помочь моим друзьям.
Из большой залы уже доносились героические аккорды рояля, но мы с Виктором переглянулись и свернули в малую гостиную, где никого не было.